– Бедный, бедный Мелентий! – запричитала Гликерия. – Какой для него удар! Какой позор! – От расстройства девушка не заметила, что поставила локоть прямо в чайную лужицу.

– Полно стенать! – Директор сердито пристукнул ложечкой по столу. – Подумай своей головой, если жена бежит от мужа через три месяца после свадьбы, то каков этот муж? А ведь ты сама на него заглядывалась, куры строила. Слава те, Господь отвел!

– Ах, дядя! Ну что вы такое говорите! Бедный, бедный Мелентий! – И она поднялась из-за стола.

– Ты куда собралась-то? Неужто утешать побежишь? – Девушка остановилась. – Погоди, пока нельзя. Надо посмотреть, что люди скажут. Одно дело, если жалеть будут и сочувствовать. Другое, если смеяться начнут. Тогда и над тобой заодно посмеются, так что охолони. Посиди-ка дома! Вот, скатерть испортила. А тетка твоя, покойница, к чему тебя приучала? К чистоте, к порядку! – сердито заворчал директор. – Нет, не отойдет пятно, не отойдет! Пропала скатерть!

Но Гликерия понимала, что вовсе не испорченная скатерть удручает дядюшку, а подпорченная репутация учебного заведения, которое он возглавлял уже много лет.

Горшечников и впрямь заболел. На новой съемной квартире, куда он поспешно перебрался, он сидел взаперти, как зверь в клетке. И куда пойдешь, если люди на улице только что пальцем не показывают на него! Смеются в спину, а некоторые так прямо в глаза. Убежала, стало быть, ваша драгоценная жена? От хорошего мужа жены-то не бегают! Ходил, ходил, выхаживал поди лет десять, женился, и вот результат! Это ли не посмешище всему городу!

А что еще обиднее, так это то, что и близкие друзья носа не кажут. Стыдно им небось с таким идиотом знаться! Как бы из гимназии не выставили вон, вот будет делов-то! Что же тогда делать? Неужто стреляться?

О!!!

От подобных мыслей у Горшечникова слезы катились градом. Но слезы слезами, а жить как-то дальше надобно. Из гимназии от директора прислали сердитую записку. Пришлось идти на службу. Бедный Мелентий, когда явился в первый день в класс, то чуть не провалился сквозь землю от испепеляющих и любопытствующих взглядов коллег и учениц. Он желал бы стать невидимым, плоским, прозрачным, только бы его не рассматривали и не обсуждали.

Однако время шло, и постепенно жалкий образ брошенного мужа перестал волновать окружающих. Мелентий вздохнул с облегчением и принялся думать, как ему жить дальше. Для начала надо решить – страдать или не страдать? Полагать, что это к лучшему, или лелеять свою обиду и баюкать нерастраченное чувство. Чувство? Какое чувство? Он и сам не мог объяснить, что он испытывал к беглянке. Страстной любви между ними никогда не было. Он долго ухаживал за ней. Мечтал, придумывал, а на самом-то деле между ними не было и искры подлинных чувств. Так, приятельство, приязнь. Но все же как обидно, как обидно! Как все пошло некрасиво! Вот если бы она ему призналась, что любит другого, то он тогда… Что тогда? Да бог его знает, что тогда делать! Стреляться, что ли, с разлучником? Экая глупость!

Да, положеньице. Ни муж, ни жених. Если жены теперь нет, как жениться снова? Ведь надобен развод. А это опять полосканье грязного белья на людях. И кто же его после этого на порог пустит в дом, где приличные девушки живут? Вернее, одна приличная девушка. Директор теперь на него волком смотрит. Опозорили они с Софьей учреждение. И директора тоже опозорили, ведь он был приглашен посаженым отцом. Гликерия его, Мелентия, теперь стороной обходит. Что ж, может, тогда и впрямь искать мимолетного утешения там, где законные узы Гименея совсем не требуются?

Только он успел подумать эдаким образом, как вскоре появилась Калерия Вешнякова. Она явилась под вечер, тайно, с черного хода, под густой вуалью.

– Друг мой, я долго думала о вас, но все не решалась нарушить ваше уединение.