|
Там была толпа наемных головорезов, а сколько – может быть, сотня, а может быть, и больше. Но даже если их было всего 25, тот факт, что Сирано в одиночку бросился на них, чтобы спасти своего друга, шевалье де Линьи, говорит сам за себя. Он убил двоих, семерых ранил, а остальных обратил в бегство. Это истинная правда! – Я не желаю вступать с тобою в спор относительно достоинств твоего избранника, – усмехнулся Клеменс. – Так же, впрочем, как и о чем либо другом. Давай просто поговорим так, как мы беседовали бывало с тобою до того, как ты заболела. Она остановилась. Лицо ее подернулось грустью. – Я всегда знала, что ты негодовал из за этой моей болезни. – Нет. Совсем нет, – запротестовал он. – Я думаю, что я чувствовал себя виноватым в том, что ты болела, как будто меня можно было в чем то обвинить. Но я никогда не обижался на тебя из за твоей болезни! Я обвинял только самого себя. – Я и не говорила, что ты обвинял во всем меня, – поправила она его, – я сказала, что ты негодовал по поводу моей болезни и часто выдавал свое негодование. О, ты, возможно, думал, что ты всегда нежен, благороден и полон любви. И, в основном, так это и было. Но не столь уж и редко ты так смотрел, так говорил, так ворчал, так жестикулировал, – ну, как это описать? Не могу, но я знала, что ты обижен на меня, иногда даже ненавидишь меня за мою болезнь. – Нет!!! – закричал он так громко, что многие оглянулись в его сторону. – К чему спорить об этом. Так это было или иначе, сейчас это уже не имеет никакого значения. Я любила тебя тогда, Сэм, и, в некотором смысле, люблю до сих пор. Но не так, как тогда. Всю остальную часть пути по равнине к чашному камню он молчал, кусая горькую до отвращения сигару. Сирано здесь не было. Он руководил возведением стены, которая вскоре защитит берег от нападения со стороны Реки. Сэм был рад этому. Ему и так было достаточно тяжело видеть Ливи одну, но когда рядом с ней был этот французишка, он едва переносил эту пытку. Разошлись они также молча. Навстречу ему приближалась красавица с медовыми волосами, и ему удалось на некоторое время забыть о своих чувствах к Ливи. Эту красавицу звали Гвиневра. Она умерла в возрасте семи лет в местности, бывшей, скорее всего, Корнуоллом, во времена, когда финикийцы устроили там оловянные копи. Воскресла она среди людей, не говоривших на древнекельтском языке, и была принята в группу, где говорили по английски. Судя по ее описанию, одним из членов этой группы был тот самый сэр Ричард Френсис Бартон, которого, как ему казалось, он видел как раз перед падением метеорита. Бартон со своими друзьями построил небольшую парусную лодку и отправился на ней к верховьям Реки – именно этого и следовало ожидать от человека, проведшего полжизни в исследовании дебрей Африки и других континентов. На Земле Бартон искал истоки Нила, а вместо этого открыл озеро Танганьика. На этой планете он снова стал искать истоки Реки – величайшей из всех рек – не обескураженный тем, что длина ее, возможно, десять или даже и все двадцать миллионов миль. Через год его лодка была атакована дикарями и один из них ударил малютку Гвиневру каменным ножом и швырнул в Реку, где она и утонула. Она ожила на следующий день где то в очень высоких широтах северного полушария. Было очень холодно. Солнце едва грело, и жившие там люди говорили, что для того, чтобы попасть в местность, где солнце всегда наполовину спрятано за горами, нужно пройти больше чем двадцать тысяч чашных камней, и что там живут волосатые люди с лицами, как у обезьян. Люди десяти футов ростом и весом в 700 800 фунтов. (Это было правдой – Джо Миллер, как раз, и был одним из таких обезьянолюдей!) Люди, принявшие ее к себе, говорили на суоми, то есть на финском. Чуть ниже их жили шведы, мирные люди двадцатого века. Детство Гвиневры было сравнительно счастливым – у нее были отличные приемные родители. |
