— Нет, — мрачно сказал Хитров, — песни «Церемонии» слишком известны и входят в обучающие инструкции инопланетных захватчиков. Ты помнишь, как называлась ленинская забегаловка до того, как стала «Теремом»?

— Вареничная «Карина», — без запинки выдал Ермаков.

— Верно, — хмыкнул Хитров. — А какого цвета был игровой автомат в вареничной «Карина»?

— У него не было цвета. Он был выше этого дерьма.

— И снова в точку. Что ж, ответь мне, что случалось, если игрок проигрывал?

— Автомат говорил фразу из «Операции Ы»: «Учись, студент». А если выигрывал, говорил голосом Шарикова: «Еще парочку».

— Ты не клон.

Они прикусили улыбки и обменялись рукопожатиями. Сдержанно, с непробиваемо серьезными гримасами.

— Ты постарел, — сказал Ермаков.

— А ты подряхлел.

— Просто заматерел.

— Задедушкарел.

Со стороны их диалог показался бы встречей пациентов двух дружественных психиатрических клиник.

— Какого лешего ты сюда приперся? — спросил Хитров, когда иссяк запас колкостей.

— Ты завидуешь, что меня позвали в жюри, а тебя нет.

— Поэзия для кисейных барышень. Мой юный друг! — Хитров пародировал Мельченко-Камертона. — Гений! Первая полоса в «Рудничке» твоя!

Ермаков рассмеялся.

— Дружище! Твою мать, дружище, столько лет!

— Ну, кто-то мог бы притащить ко мне свою жопу гораздо раньше.

— Виновен по всем статьям. Но, Толька! Дом, работа…

— Работа? Это твоя передача про лепреконов — работа?

Ермаков окинул взглядом тесный, но вполне уютный кабинет звукорежиссера.

— Не похоже, чтобы ты вкалывал на шахте.

— Что есть, то есть. А серьезно, зачем ты согласился сидеть в жюри? Скукотища же смертная.

Ермаков вздохнул.

— Я, Толька, с девушкой разошелся.

«С Машей?» — едва не ляпнул Хитров. Одернул себя, не хватало еще, чтобы друг узнал, что он мониторил его страничку в социальных сетях. Заходит, так почему же не написал?

— Гадко все вышло, — продолжал Ермаков, — ну его. Надо было мне развеяться. Маму повидать… тебя. Ты же отцом стал! Фотка дочурки есть?

Хитров закрыл вкладку с потерявшейся Лилей Дереш. Заставкой на рабочем столе был фотопортрет улыбающейся беззубой Юлы.

— Ух, красотка! Твои глаза, Толька. И лоб твой. Точишь уже кол, чтобы женихов отваживать?

«Мне бы змей из ее спаленки выгнать», — подумал Хитров.

Они обсудили малышку и семейную жизнь.

— Оболванился, — Ермаков кивнул на подстриженные ежиком волосы приятеля. По шажку подходили они друг к другу, присматривались, обвыкались.

— А ты-то. Видок как у комментатора новостей.

— Маскируюсь. Не поверишь, с кем я гулял сегодня утром по нашему топляку.

— С Чупакаброй?

— Не совсем. С Никой Ковач.

— Ого, — поразился Хитров, — и как она?

— Та! — Ермаков округлил рот и изобразил женскую грудь третьего размера. — Помнишь наши игры? Она всегда медсестрой была. Я тебе скажу, медсестричка выросла ого-го. Угадай, у кого завтра свидание?

— В малолетку втюрился, Ермак?

— А пусть бы и втюрился. У меня восемь лет одна женщина была.