Примириться с этим было трудновато. Невозможно, по правде говоря! Но шеф буркнул, что с костлявой, мол, не поспоришь: мозговые ткани необратимо повреждены и все «разряженные» умрут в самом скором времени, так и не очнувшись ни на миг. Информация эта, по утверждению Пал Нилыча, пришла «сверху» – с таких верхов, где ошибаются крайне редко, а коли речь заходит о самых пакостных вестях – то вообще никогда. На сей раз вести являлись совершенно определенными: разрядники в руках атарактов за долю секунды делали то, что «голд» творил месяцами.

Накачивая Скифа и остальных агентов этими жуткими историями, шеф поминал то каких‑то двеллеров, обитающих в тумане, то операцию «Blank» да увядшие листья в осеннем лесу, то полицейского из городка Грейт Фоллз, штат Монтана, то злодеяния неуловимых мафиози из Черной Роты, то секту хитроумных калькуттских сатанистов, то прочих столь же подозрительных фанатиков и бандитов и других безвинных людей, отведавших хлыста. Как понял Скиф, хлыст (он же синеватый стерженек, предположительно – гравитационный излучатель) отнюдь не являлся аллегорией либо объектом трансцендентного мира, чем‑то таинственно‑неопределенным; это устройство видели воочию все участники утренней битвы. Но в речах Сарагосы хлыст обретал второе и более страшное значение, делался как бы символом грядущих бед, прообразом затаившегося во мраке ужаса; его прикосновение означало коллапс, каталепсию и гибель.

Быть может, подумал Скиф, хлыст и стал бы самым лучшим выходом для поклонников медовых ароматов – таких, как Марк Догал? Быть может…

Но Джамаль! Джамаль!

Он испытывал сейчас два чувства, одинаково сильных и в равной мере заслонявших недавние шардисские сны, воспоминания о Большой Игре, о выпавшей ему удаче, о рыжей гадюке Ксарин и Чакаре, серадди Куу‑Каппы. С одной стороны, все разъяснилось – все, о чем он гадал последний месяц, что будоражило его воображение; мир сделался четким и ясным, и теперь он знал свое место в нем, понимал свое назначение и свои задачи. В том числе и последнюю, вновь открывавшую перед ним двери Амм Хаммата.

Это было хорошо! И Амм Хаммат, и все остальное, о чем он услышал от Сарагосы за истекшие десять часов. Он как бы вырос в собственных глазах, обретя новый и неизмеримо более высокий статус – не проводника, увеселявшего праздных лоботрясов, но защитника человечества.

Была, однако, и другая сторона медали, другие обстоятельства, наполнявшие его душу горечью. Джамаль! Почему это должно было случиться с Джамалем? С человеком, не имевшим отношения к Системе и к тому незримому сражению, которое она вела? Обстоятельства, обстоятельства… Джамаль, да и многие другие стали их жертвой, бессмысленной и бесполезной… Но других, если не считать Марка Догала, Скиф не знал, Джамаль же за неделю амм‑хамматских странствий сделался ему другом. И сейчас даже мысль о скором свидании с Сийей не могла растопить горечи.

Ах, Джамаль, Джамаль!..

Пал Нилыч закончил инструктаж и, шевельнув бровями, произнес:

– Все, парни! С этой минуты мы в осаде, а потому домой носа не казать и ухо держать востро! Скиф сейчас пойдет со мной, остальные дежурят посменно, по четыре часа: Сентябрь со Стилетом, Снайпер с Самураем. Вторая очередь может сейчас спать. Обходы здания – каждые тридцать минут. К Доктору в кабинет можно не соваться, за ним присмотрят люди из центра… Вопросы?

Вопросов не было, хотя Стилет и Снайпер выглядели слегка ошеломленными. Они подобно Скифу не ведали до сего момента, кому служат и с чем сражаются, и новую информацию требовалось переварить. Впрочем, они являлись настоящими триариями, и не многое в жизни сей могло смутить этих мрачноватых сорокалетних мужчин. Разве что гибель друзей… Но, как говаривал майор Звягин, друзья почему‑то умирают, а враги почему‑то здравствуют…

Может, чтоб жизнь медом не казалась, размышлял Скиф, направляясь следом за Пал Нилычем в его кабинет.