Ты уж постарайся всю правду рассказать! И не покрывай этих бандитов! Главное, чтоб сами азербайджанцы поняли, что ты ни при чем! А то ведь всех нас убьют, и меня, и Катюшку.
— Зачем Катюшку? — У Вани снова перехватывает горло.
— Так у них же кровная месть, сыночка! Все время по телевизору передают.
— Увези Катю в деревню, — глухо просит Ваня. — К бабушке.
— Как? — всплескивает руками мать. — А школа? А тебя я как одного брошу?
— Увези… — Ваня смотрит на мать тяжело, почти с ненавистью. — Эти черножопые на все способны!
— Да что ты, Ванюш, я пошутила, она же девочка, малышка совсем, — бормочет мать и тут же осекается, вспомнив, что та, убитая, была совершенно Катюшиного возраста, когда-то в один детсад ходили.
— Или увезешь Катьку, или я следователю ни слова не скажу, — мрачно заявляет Ваня и прикрывает глаза, давая понять, что разговор окончен.
На самом деле он очень устал, и глаза закрываются помимо воли, но ради сестренки он потерпит. Мать должна ее увезти! Должна! Прямо сегодня! Как же он сразу не сообразил, что они будут мстить? А Катюшка…
— Увезешь? — Ваня открывает глаза и в упор смотрит на мать.
Та покорно кивает головой:
— В выходные.
— Сегодня.
— Так., в ночь приедем…
— В городе у тети Веры переночуете, а утром — в деревню. — Ваня не хочет слышать никаких отговорок. Он — единственный мужчина в этой семье. Он должен защитить сестру от этих черножопых! — Сегодня не уедете — скажу, что я убил. Поняла? Иди.
Он снова закрывает глаза, теперь уже потому, что совершенно не может держать веки поднятыми. По телу гуляют ознобные ломкие волны, в голове шумит и жутко, просто невыносимо, до громкого зубовного скрежета, болит раненное тяжелым боевым ножом предплечье. То самое, на котором красуются две ровные синие восьмерки.
* * *
Зорькин плохо понимал, что с ним происходит. Он давно отвык от охотничьего азарта, когда во что бы то ни стало хочется не просто докопаться до истины, но и установить причинно-следственные связи: кто, как, почему. Давно, в прошлой жизни, он и заработал славу лучшего следака именно этим — распутыванием преступного клубка до самого первого узелочка. А потом это его умение просто отмерло за ненадобностью. И вот — почти забытая дрожь в кончиках пальцев и хищное, неодолимое желание узнать истину.
«А в чем истина? — сам себя спрашивал Зорькин. — Кто убийца? И так все ясно. Почему убил — тоже понятно. Тогда чего ты хочешь найти, старый маразматик? Или кого?»
Покопавшись в старой записной книжке, он нашел домашний телефон доктора Янковского, профессора-психиатра, к которому раньше частенько обращался за консультациями. Позвонил. «Данного номера не существует», — сообщил автоинформатор. Конечно! С той поры, как они последний раз виделись, телефоны в городе сто раз менялись. Да и жив ли профессор? Ему уже под восемьдесят, не меньше.
«К чему он тебе? — сам себя спрашивает Зорькин. — Какую консультацию ты хочешь получить у доктора?» А пальцы уже щелкают по аппарату, набирая другой номер — академии, где профессор когда-то преподавал.
— Алё, — мгновенно отозвался бодрый голос.
— Генрих Янович? — не поверил своей удаче Зорькин. — А это…
— Узнал, узнал, — улыбнулся в трубку Янковский. — Очередного маньяка поймали?
— Типа того, — согласился следователь, совершенно не зная, как продолжить. |