Какая-то лажа. В чем? Фон? Хороший фон, правильный. Текст? Корявые размашистые буквы, будто чертила яростная мстительная рука.

Буквы…

Вот! Ну, конечно! Профи, твою мать! Ничего доверить нельзя, ничего! Будто в песочнице играют в солдатиков..

— Банщикова ко мне!

— Майор, — сверлил он через минуту темечко подчиненного, — глянь-ка свежим взором. Ничего странного не наблюдаешь?

— Нет, товарищ полковник, — честно ответил Банщиков. — А что? Мы их через экспертов пропустили, через психологов.

— Разогнать вас всех надо, — ледяным тоном сообщил Стыров. — И весь отдел твой, и всех экспертов. Может, в Эрмитаж пойдете? Или в Русский музей?

— Не понимаю, — подобрался майор.

— Не понимаешь? Лучше гляди! Почему на всех плакатах почерк один? Что, Веласкес на космическом корабле над Россией-матушкой промчался, по пути разрисовывая фонарные столбы? Или все вокруг идиоты? Как ты с экспертами?

— Но, товарищ полковник, такой и задачи не стояло, чтоб различия в глаза бросались.

— Значит, теперь стоит. Исправить. Немедленно.

— Да как? — чуть ли не взвыл вспотевший майор. — Все уже самолетами отправлено. Завтра же ночью вешать начнут.

— Значит, верни самолеты! — заорал Стыров. И тут же осекся: — Что, заменить не успеем?

— Никак нет…

— Черт! И отменять нельзя.

— Товарищ полковник, я уверен, никто, кроме вас, на это внимания не обратит! — заторопился Банщиков. — Сравнивать, что ли, станут? Как? Для этого надо несколько плакатов в одно место свезти! А мы же их после парочки-троечки взрывов сами поснимаем…

— Поснимаем… Вот и пресса поснимает. А на фотографиях и сравнит, как я сейчас! Ладно. Имей в виду, если что… если хай поднимется, я тебя с твоими экспертами…

— Разрешите идти, товарищ полковник? — вытянулся Банщиков.

— Иди, — хмуро позволил Стыров.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Кроме следователя, к Ване никого не пускали. Ни мать, ни Алку, ни ребят. И тот доктор, чурка, который лицемерно улыбался и все пытался влезть Ване в душу, тоже куда-то исчез. Вместо него за Ваней наблюдала толстая очкастая тетка, Клара Марковна. Вела она себя так, будто вместо Вани, человека, на кровати лежала куча дерьма: брезгливо проверяла пульс, как мясо на рынке, мяла короткопалыми руками Ванино больное плечо, передергиваясь, словно ей было противно, светила ему в зрачки тощим фонариком. А потом демонстративно мыла руки прямо тут, в палатной раковине, будто хотела еще больше унизить.

Следователь, Ваня слышал, каждый раз у нее допытывался, когда можно будет подследственного Баязитова переместить в тюрьму. Тетка, видать, и следака тоже не жаловала, отвечала грубо и коротко, типа, отвяжись.

— Да хоть сейчас забирайте. Если довезете.

Вот это «если довезете» Ваня совсем не понимал. Вроде чувствовал он себя неплохо, правда, все время будто плавал в каком-то ватном дыму. Руки-ноги почти не шевелились, как свинцом кто накачал, а голова даже по подушке с трудом перемещалась. Повернешься чуть — сразу пузыри в глазах и шум такой, что, кажется, сейчас черепушка треснет.

Конечно, объяснение этому своему состоянию Ваня все равно нашел, не дурак же! Лекарства, в них все дело. Колют его беспрерывно какой-то гадостью, а организм-то здоровый, молодой, спортсмен как-никак, вот и сопротивляется. А колют для чего? Чтоб заставить говорить. Так-то Ваня больше молчит, ни одного секрета организации пока следователь от него не заполучил, а вдруг потеряет контроль? Да еще и бумагу какую-нибудь подсунут подписать? На занятиях в организации их сто раз об этом предупреждали: ничего не говорить, ничего не подписывать.