И доселе обретавшийся в тылу наказной атаман Уральского казачьего войска Николай Александрович Веревкин припомнил, что он не только атаман, но и войсковой генерал. Хивинская конница была оттеснена к столице ханства, беспокойства за обозы с обмороженными и больными несколько притупились, и генерал счел необходимым личное присутствие в своих боеспособных частях. По дороге к ним его перехватил гонец от генерала Кауфмана, и на свидание с Саранчовым и Скобелевым Николай Александрович явился с депешей в руках.

— Приказ на соединение у моста Сарыкупрюк, — сказал он командирам авангардов. — Я спешу на свидание с Константином Петровичем, однако генерал просит повременить с атакой, поскольку не желает лишнего кровопролития и очень рассчитывает на сдачу гарнизона безо всяких условий.

— И что же? — с плохо скрытым раздражением спросил Скобелев. — Хивинцы уже знают об этом и с восторгом готовы сдать крепость без всяких оговоренностей?

— Ваша запальчивость, полковник, по меньшей мере неуместна, — укоризненно сказал Веревкин. — Я лишь исполняю отданные мне приказания, не более того.

— Неделю назад Михал Дмитрич на засаду нарвался, — вздохнул Саранчов. — Еле отбился и ушел. С семью порезами. Такие здесь дела, Николай Александрович.

— Я буду атаковать Шахабадские ворота, — хмуро произнес Скобелев. — Даже если вы, генерал, откажете мне в помощи.

— Я сообщу об этом Кауфману. Но вас, полковник Саранчов, прошу воздержаться от необдуманных поступков. Ни один наш казак не должен участвовать в авантюре, которую задумал Скобелев.

— Слушаюсь, Николай Александрович, — недовольно проворчал Саранчов.

Генерал Веревкин отбыл на свидание с Кауфманом, которое, впрочем, так и не состоялось, поскольку наказной атаман Уральского казачьего войска был контужен в голову случайной пулей. Это обстоятельство не изменило намерений Константина Петровича во что бы то ни стало обойтись без штурма Хивинской цитадели. Он старался проводить совершенно незнакомую Туркестану политику мира, но это пока удавалось ему плохо. Однако Кауфман был настойчив и целеустремлен, поскольку хорошо помнил напутственные слова Александра II: в Туркестане будет твориться ныне российская история, Константин Петрович. Сочинить можно все, но записать — либо пером, либо штыком. И запись чернилами куда долговечнее, нежели запись кровью людской.

— Я обещал предоставить вам, дружище, возможность поучаствовать в штурме. Прошу со мной, коли не передумали.

— Чашечку кофе? — усмехнулся корреспондент.

— С удовольствием, если последует ваше согласие.

— В противном случае я бы предложил вам бренди.

Выпив кофе, приятели отправились на позиции. Там оказался Саранчов, следивший за отходом своих казаков.

— Жаль, что поторопился, — с неудовольствием сказал Скобелев. — Я, признаться, рассчитывал на твоих пушкарей.

— Они — армейские, а не казачьи, — пояснил полковник. — Стало быть, их приказ Николая Александровича не касается. А я прикажу им догонять меня после того, как ты их отпустишь.

Артиллеристы Оренбургского отряда с удовольствием откликнулись на личную просьбу Скобелева. Однако еще до их залпа черт принес корнета графа Шувалова с категорическим приказом генерала Кауфмана во что бы то ни стало воздержаться от штурма, и Михаил Дмитриевич очень расстроился.

— Вот незадача…

— Корнеты любят славу, — проворчал корреспондент. — Вполне допускаю, что этот — тоже.

Он тут же с типично американским амикошонством познакомился с графом, который упоенно рассказывал, каким опасностям он подвергался, торопясь донести до Скобелева приказ Константина Петровича ни в коем случае не штурмовать цитадель до особого на то распоряжения.