– Да как-то ни к чему… Коль скажешь, так узнаем.

– Эй, грешные! Кажися, помирает! – бабенка встряла в спор. – Глаза-ти закатил…

Толпа качнулась к лавкам – детей штук шесть, родня – старуха завела причет. Костлявый козонок уж в третий раз ударил в спину.

– А ну-ка, поспешай! Не то и впрямь примрет… Я опосля спрошу.

Распоп не то, чтобы сломался, но, гнев весь выметав напрасно, расслабился, обвял и вмиг почуял, как сердце холодеет. Не лиходей на лавках помирает – суть он в сей час умрет!

– Не стану я крестить…

Дед глазом не моргнул.

– Почто не станешь?

– Убивец он, разбойник, лиходей!

– Дак промысел такой, при большаке живем по воле Божьей, – он покряхтел миролюбиво. – А ты по сей же воле поп и промысел – спасенье душ человеческих. Так исполняй свой рок.

Остатки сил ушли… Уж лучше в он кричал иль топором грозился, уж лучше в шайкой всей напали, ножами бы трясли – тогда бы постоял, А тут все доводы уходят, ровно вода в песок…

– Нельзя мне ни крестить его, ни причащать. Ни отпевать потом…

Старик невозмутимо огладил бороду, в очах его смиренных проступила жалость.

– А что так, батюшка?.. Запрет наложен? Инно зачем назвался?

– Се я убил его, – признался Аввакум, не опуская взора. – Под утро на дороге разбой был, телегу грабили. Я не стерпел…

Вся шайка шевельнулась, позрела на распопа чуть дольше прежнего и отвела глаза, как будто разбрелась.

– Чем ты их бил? Булавой? Кистенем?

– Двух кулаком настукал, а нехристя сего – суть камнем…

– А стукнуто добро, – дед толк понимал. – И поделом досталось. Поп вышел супротив трех молодцев и на кулак всех взял. Ох, срам какой! Что в деды наши нам сказали? И ныне от стыда в гробах перевернулись!.. Ну, будет мне, эк разворчался, – он руку протянул и отрока погладил – суть, ангелок, бел волос, васильковый взгляд. – И все едино, крести да имя дай свое. Спасешь его и сам спасешься.

– Я заповедь нарушил и смертный грех свершил, – чуть ли не плакал Аввакум. – И справлю чин – не будет благодати!

Тут старый лиходей преобразился, покорным сделался, смиренным – ну, истинно великий постник, молитвенник – архимандрит, а не разбойник.

– Ты ж нехристя ударил, лихого человека, в коем бес сидел. Вот ты его изгнал как подобает, по библейски. Помысли же: откуда вера к нам пришла? От иудеев, аки плод от древа, а по плодам его о древе судим… Чем они грешников лечили, отступников и бесноватых? Каменьем же, и насмерть забивали. И их первосвященники кидали первыми. Ты лишь исполнил то, что заповедано отцами церкви.

Распопу в крикнуть – еретик! – но, взор поднявши, узрел пред собой богообразный лик и умилился!

Меж тем сладкоречивый бес все боле искушал:

– Ты из писаний знаешь – святым возможно стать двумя путями: или молиться день и ночь, себя в посту держать и чудотворствовать, иль подвиги свершать на поле брани и кровь проливать. Прославили в Юдифь, коль не была в коварной и жестокой? Коль головы бы не срубила Олоферну? И преподобный князь Владимир крестом ли токмо Русь крестил? А разве сам Христос не батогами гнал торгующих из храма?.. Утешься, батюшка, и с Богом приступай. И все труды твои недаром, воздам сполна, едва ли унесешь. Подобной благодарности вряд ли кто видывал из смертных, богатый дар… Но поделом.

Неведомо, что сотворилось: то ль искус не узрел, ослабил волю и дух не укрепил молитвой, не осенил крестом, не взвыл – изыди, бес поганый! То ль сей разбойник искусным был на слово – прельстился Аввакум.