|
Их личные часы выставлены по-разному – это приходится признать. Одни кидаются на тебя без обиняков, словно в лобовую атаку, другие налетают сзади, а некоторые выбирают окольные пути, мучительно подыскивая слова и отводя глаза. Но все их действия направлены к одному и тому же: охмурить и получить желаемое. Она ни на минуту не задумывается над тем, что не все женщины ведут такой образ жизни, порождая вокруг себя нечто близкое к атмосферному возмущению. Она не догадывается, что количество женщин, которые были бы счастливы, окажись они в этом положении, близко к численности тех, кто счел бы такое положение неприемлемым для себя. Но поскольку эта дрожь приятного возбуждения в ожидании чего-то опасного или запретного знакома ей с тех пор, как она себя помнит, она принимает это за норму и потому отвергает возможность дружбы между мужчиной и женщиной без их телесного соединения: в ее глазах это лишняя роскошь и явный идиотизм. Единственные мужчины, у которых, по ее понятиям, отсутствуют подобные тикающие часы, – это геи или бесполые импотенты. Таким образом, на исходе первой недели она приходит к выводу, что Грегори один из них. В сырой вечер, прогуливаясь по Пер-Лашез, он обращает ее внимание на могилы Шопена, Оскара Уайльда, Пруста. Она просит его показать ей место захоронения Джима Моррисона. Там присутствует парочка французских панков, мальчик и девочка, почти в коматозном состоянии, распростертые на испещренной надписями, забрызганной рвотой, засыпанной выброшенными презервативами могиле, похожие на привидения из скверного фильма ужасов. Надпись на греческом языке: «Kataton daimonaeytoy».
– «Против своих собственных демонов», – неточно переводит Грегори. – Да будет так. К этому времени дверь в ее комнату уже не запирается ни на ключ, ни на задвижку, потому что она хочет знать, действительно ли он тихо крадется ночью по коридорам в ожидании этого ее разрешения. Ей надо знать. Поэтому она его спрашивает. Вопрос повисает в воздухе: должен прозвучать скрытый ответ, вытащенный тем или иным путем с помощью зеркал. – Ты хотел бы? Хотел бы видеть меня обнаженной? Грегори улыбается: – Да. Еще как хотел бы. Меня переполняет неодолимое желание видеть тебя обнаженной. Она смущена. Это не ответ, которого она ожидала; с другой стороны, он подтверждает ее подозрения. Но если он гомик, если она не интересует его как сексуальная партнерша, то чего же он хочет? А насчет его первого шага – там, на кладбище… когда он приложил ладонь к ее животу – зачем он это сделал, если его к ней не тянет физически? Ей смертельно хочется задать эти вопросы прямо, но условия игры в ложь требуют разработки долгой и сложной стратегии. В любом случае Грегори опустошает свой бокал вина, вздыхает и без лишних церемоний желает ей спокойной ночи. У нее остается такое впечатление, как будто она чем-то его разочаровала. Но прежде чем отойти ко сну, он, как обычно, прикладывается к ней холодным, чистым поцелуем в щечку. Ей же предоставляется возможность провести следующий час наедине с собой, прихлебывая вино и все более раздражаясь при виде растерянного лица женщины в зеркале – лица, которое в конечном счете и вынуждает ее покинуть гостиную и забраться в холодную постель.
23
– Что-что? – Совиная вахта. Я обещал детям совиную вахту. Так что мы им ее обеспечим. Сабина положила в тележку, которую Мэтт катил вдоль прохода супермаркета, французские батоны. Остальные спутники отправились осматривать замок, где в тринадцатом веке произошла безжалостная резня, покончившая с сектой катаров . Мэтт великодушно предложил освободить Джеймса от забот о покупках, и Джеймс наконец сбросил с плеч добровольно выбранную им самим роль ответственного за питание. В его отсутствие Сабина почувствовала себя свободнее. К ней вернулась девичья легкость походки. |
