Интернат «Шепчущиеся сосны» обеспечивал хороший уход за пациентами, но не мог похвастаться роскошью интерьеров. Половина его пациентов восстанавливалась после тяжелых операций, инсультов, инфарктов, для второй половины интернат служил постоянным и последним прибежищем.

Сев на высокий стул, откуда он хорошо ее видел, Билли рассказал Барбаре про свой день. Начал описанием рассвета, закончил тиром Лэнни, в котором мишенями служили знаменитые персонажи мультфильмов.

Хотя Барбара никогда не реагировала на его рассказы, глубоко в душе Билли надеялся, что она все-таки может его слышать. Ему хотелось верить, что его присутствие, голос, любовь утешают ее.

Рассказав все, что мог, он продолжал смотреть на нее. И не всегда видел ее нынешней. Иной раз она становилась прежней (живой и веселой), какой была бы сейчас, если бы не жестокость судьбы.

Какое-то время спустя он достал из кармана сложенную записку и прочитал ее вновь.

Едва закончил, как Барбара проговорила, причем так тихо, что он едва мог расслышать ее слова:

— Я хочу знать, что она говорит…[8]

Он вскочил со стула словно ошпаренный. Наклонился над оградительным поручнем, пристально всмотрелся в Барбару.

Никогда раньше сказанное ею в коме не имело никакого отношения к тому, что он говорил или делал, приходя к ней.

— Барбара?

Она оставалась в той же позе, с закрытыми глазами, чуть приоткрытым ртом, и жизни в ней, похоже, было не больше, чем в объекте скорби, отправившемся в последний путь на катафалке.

— Ты можешь меня слышать?

Дрожащими пальцами он коснулся ее лица. Она не отреагировала.

Он уже рассказал ей о содержимом этой странной записки, но теперь прочитал вслух, на случай, если слова, которые она прошептала, как-то связаны с запиской.

Дочитав до конца, посмотрел на Барбару. Никакой реакции. Произнес ее имя. Тот же результат.

Снова усевшись на стул, он взял со столика маленький блокнот. Маленькой ручкой записал произнесенные Барбарой семь слов, поставил дату.

Каждый год ее неестественного сна он начинал новый блокнот. И хотя в каждом была всего лишь сотня страниц размером три на четыре дюйма, практически все они оставались чистыми, потому что во время его визитов говорила она крайне редко.

 «Я хочу знать, о чем она говорит».

Поставив дату после этой совершенно сознательной фразы, он пролистал странички назад, обращая внимание не на даты, а на произнесенные слова:

 «барашки не могут прощать

 мальчишки с мясистыми лицами

 мой младенческий язык

 власть его надгробного камня

 папа, картофель, домашняя птица, сливы,

 призма[9]

 сезон темноты

 оно раздувается вперед

 один большой подъем

 все уносится прочь

 двадцать три, двадцать три».

В ее словах Билли не мог отыскать ни связи, ни ключа к чему-либо.

Время от времени — между этими случаями проходили недели и месяцы — Барбара улыбалась. Дважды при нем тихонько смеялась.

Бывало, что шептала слова, которые тревожили его, от которых по коже бежали мурашки:

 «избитый, в синяках, задыхающийся,

 кровоточащий

 кровь и огонь

 топоры, ножи, штыки

 красное в их глазах, в их бешеных глазах».

Но в голосе, которым произносились эти слова, не чувствовалось ужаса. Барбара шептала их точно так же, как все остальное.

Тем не менее они пугали Билли. Он волновался, а не попала ли она, впав в кому, в какое-то темное и страшное место, где ощущала себя в западне и совсем одинокой.

На лбу появились морщинки, она заговорила снова:

— Море…

Когда он это записал, последовало:

— Что оно…

Тищина в комнате сгустилась, словно набившиеся в нее призраки остановили всякое движение воздуха.