— А-а-а, Ирочка, — и отмахнул в сторону окна, где истлевали куски ватного тумана. — Фьють!

— Что за «фьють»?

— Ась?

— Жена где, спрашиваю?!

— А?

— Супруг-а-а!

— Фьють, — повторил академик. — Улетела, — объяснил наконец.

— Улетела? Куда улетела, пень?! — и тоже отмахнул рукой, чувствуя, что ещё миг и на ватном одеяле тумана окажется сам дедушка.

— Ась?

Я понял, что есть проблемы, которые трудно решить сразу. Нужно успокоиться и подумать о чем-то вечном. Например, почему люди не летают. А если летают, то только самолетами Аэрофлота или другими авиакомпаниями? И пока размышлял на эту актуальную, как оказалось после, тему, столичный академик зашаркал в свой кабинет и вернулся оттуда другим человеком другим по той причине, что тиснул в ухо слуховой аппарат.

— Так вы о чем, молодой человек? Кстати, как вас зовут?

Я представился и повторил причину моих волнений.

— Нет проблем, Александр, — проговорил академик и передал мне листочек.

И я испытал буквально неземное счастье, когда увидел на листочке детский старческий почерк: «Париж, рейс 1789, 08 час. 04 мин.»

Смешно, однако академическая безупречная любовь к точным цифрам спасла мир.

Когда я осмысливал каракули, раздался мелодичный бой курантов на Спасской башне — 8.00.

— Старков, — сказал я по телефону, и говорил спокойно и внятно; когда ситуация погранична я прекращаю сжигать себя и других. Я как бы наблюдаю происходящее со стороны и в таких случаях, знаю, время останавливается. Старков, — и, назвав номер рейса, объясняю причину, по которой необходимо задержать вылет французского борта. Мне пытаются возражать. Я повторяю, что в самолете находится тот, кто нам крайне нужен. — Нестеровой Вадим Германович, — называю фамилию имя и отчество. И смотрю на ручные часы: с момента разговора прошла вечность в тридцать секунд, и понимаю, что Старков, знающий меня и мой голос в час Ч., сделает все, чтобы турбины лайнера были выключены, и уже потом после получасовой заминки гальские стюарды откроют люк в дюралюминиевый салон…

— Исаак Изральевич, — спросил я, когда мне сообщили, что гражданин Нестеровой Вадим Германович, выбывающий за рубеж по паспорту Фридмана Льва Исааковича, возвращен на территорию России, — у вас есть сын? Лет так сорока?

— Конечно, Лева. А что натворил, стервец таки такой?

— Ничего, — потянулся от удовольствия. — А не угостите ли, Исаак Изральевич, коньячком. По пять капель, чтобы дух перевести.

— А что случилось таки с Левой? — не унимался беспокойный отец. — Я ему голову поменяю, это я вам говорю. А коньячку можно, Александр.

— С Левой все хорошо, — отвечал я. — А вот с вашей супругой?

— Ась? — и поправил слуховой аппарат. — Хотите на кухню, Александр?

Милый такой старичок, академик, дважды Герой социалистического труда, отец своего беспечного сына и хороший муж.

Хороший, потому что искренне обрадовался, когда я сказал, что жена Ирина Горациевна возвращается, так и не долетев до мечты многих наших соотечественников.

— Париж! Париж! — горячился старенький ученый, принявший на грудь грамм пятьдесят. — Поглядите, Александр, какая у нас красота-таки! — И от патриотического усердия рванул дверь, ведущую на балкон. — Не-не, выйдем! У меня тут наблюдательный пост, вот.

— Исаак Изральевич, больше не наливаю, — предупредил, следуя за ним.