Изменить размер шрифта - +
Виднейшие мэтры, каждую строчку которых ждали и

с жадностью прочитывали миллионы, в течение года-двух обратились, увы, к темам мелким и депрессивным! Судьба жалкого, ничего из себя не

представляющего человечка, размазни и алкоголика, угнетаемого монстром государственной власти, стала важнее, чем подвиги покорителей

планетных систем и галактик…

Он перевел дух, освежился несколькими глотками сухого хереса.

– У вас, слава богу, кажется, не так. Вы летаете, пользуетесь уважением у людей и правительств. Далеко достали, на пределе возможностей?

– Нет таких пределов. На полтораста парсек ходили. Дальше начинаются сложности, связанные с принципом неопределенности. Расхождения между

временн_ы_ми и пространственными координатами становятся чересчур неприемлемыми… Короче, средства обеспечения навигации отстают от мощности

двигателей.

– Понимаю. Как во времена Колумба. Каравелл на кругосветку уже хватало, а секстана и хронометра не придумали.

– Да, в этом роде…



Вдруг Сашке показалось, что Валентин Петрович непонятным образом нервничает. Другой бы не заметил, а ему человек столь простого

(упрощенного?) мира – как открытая книга. Вроде как Штирлицу с мушкетерами Дюма интригу затевать. С кардиналом Ришелье тоже, если с детства

про него все знаешь.

А чего бы всемогущему, экстерриториальному адмиралу нервничать? Основные вопросы обсудили, второстепенные – успеем. Какой болевой точки

невзначай коснулись?

Шульгин мельком взглянул на часы над камином. Игорю вот как раз сейчас бы и подойти.

Действительно, колыхнулись шторы, открылась дверь, вошел Ростокин, заранее сияя радостью от возможности встречи со старым старшим

товарищем. Они даже слегка приобнялись помимо крепкого рукопожатия.

Минут десять говорили в обычном стиле – «а ты, а вы, а помните, а я вот потом…» и так далее.

Шульгин, до поры не вмешиваясь, докурил удивительно медленно горевшую сигару, передвинулся на свое место у стола, произнес подходящий к

случаю тост. Выпили. Маркин веселее не стал.

Сашка легонько коснулся ногой щиколотки Игоря. Школу тот прошел подходящую и в Форте Росс, и особенно в Москве, сразу подобрался, кивнул

едва заметно, мол, сигнал принял. Шульгин потянулся мимо него к тарелке с тонко нарезанным холодным языком.

– Да подождите, я подам…

– Ну, спасибо, – а сам в это время коленом подтолкнул колено Игоря под скатертью к нижней стороне столешницы.

– Может быть, Валентин Петрович, все-таки водочки или коньяка, что мы этим вином наливаемся?

– Хотите, пейте, конечно, я по-настоящему не научился, некогда было.

– И выпью, какие наши годы? Талант все равно не пропьешь. Давай, Игорек…

Ростокин не первый уже раз поражался, как здорово у Александра Ивановича получается. С ходу умеет изобразить алкоголика любого типа.

Напивающегося долго, трудно, через фазу бессмысленных и безумных откровений впадающего в глухую отключку. Легкого, искристого, читающего

стихи и запевающего песни, готового на прекрасные безумства, как старинный гусар типа Дениса Давыдова: «Предки, помню вас и я, испивающих

ковшами и сидящих вкруг костра с красно-сизыми носами». Разбалтывающего государственные тайны и соблазняющего неприступных женщин. Тупого

хама, после второго стакана настроенного бить морды всем и каждому и получать в ответ, если сюжет требует.
Быстрый переход