Без стука в кабинет вошел Сам. Смирнов и Казарян вскочили.

— Руководство Союза писателей просило меня передать вам благодарность за успешное и быстрое раскрытие дела, — официально сообщил Сам.

— Деньгами бы, — помечтал вслух Казарян.

Сам покосился на него грозно. Но было хорошее настроение, проворчал только:

— Чего, как штыки, торчите? Садитесь! — и тоже сел. — Потом потерпевший звонил. Слов подобрать не мог, только мычал от восхищения тобой, Смирнов. Говорит, что ты — герой нашего времени. Приятно?

— Приятно, — вяло подтвердил Смирнов.

— Казарян, ты у нас — самый образованный. Читал что-нибудь из того, что этот писатель насочинил?

— Читал.

— Ну и как?

— На уровне. Про то, как льют сталь, а шлак отбрасывают.

— Злободневно, — неопределенно отозвался Сам. — Ну, на сегодня достаточно. Топайте домой, орлы.

Казарян непроизвольно хихикнул. Сам покосился, спросил с опаской:

— Что смеешься?

— Представил, как орлы топают, товарищ комиссар!

— Наглец ты и зубоскал, Казарян.

— Я завтра на работу во второй половине дня приду, товарищ комиссар, — воспользовался Смирнов непринужденной обстановкой. — Можно?

— Это почему? — недовольно осведомился Сам — любил, чтобы все были под рукой.

— В баню хочу сходить, помыться. От меня уже козлом отдает.

— Ну, давай. — Сам поднялся. — Еще раз спасибо, ребята, что муровскую марку высоко держите.

XIII

В восемь часов вечера они встретились у метро «Сокол» и пошли к Ивану Павловичу.

Квартиру эту, на улице Левитана, Иван Павлович получил год назад. Получил, конечно, он, но выбила ее Алевтина Евгеньевна, Алькина мать. Когда Ивану Павловичу стало совсем невмоготу ходить в уборную через двор, она написала гневное письмо секретарю Московского комитета партии Никите Хрущеву. Писем по жилищному вопросу — гневных, и рыдающих, и льстивых — Хрущев, вероятно, получал тысячами и вряд ли сам их читал. Но с этим письмом, именно с этим, он ознакомился лично, потому что писалось в нем о тяжкой судьбе его однокашника по Промакадемии.

Незамедлительно приехал помощник с ордером, и все семейство — Иван Палыч, Алевтина Евгеньевна и Алик — переехало по новому адресу в шикарную двухкомнатную квартиру. Алик в этой квартире не жил: два года как он вместе с женой, а потом и дочкой поселился в комнате Ларисиного мужа, который вместе с Ларисой жил за границей — был помощником военно-морского атташе в Дании. Сестра баловала Алика: привозила и присылала ему разнообразные заграничные шмотки, и поэтому он считался пижоном. Его даже прорабатывали как стилягу на комсомольском собрании.

Они повернули направо, к Песчаной улице. Перешли по мостику реку Таракановку, миновали знаменитый Колесовский сиреневый сад.

— Сколько ты отца моего не видал?

— Полгода, Алька, — виновато признался Александр.

— Ты старика не пугайся, Саня. Он очень изменился.

— Господи, почему так? Он же был здоров, как бык!

— Не трави душу, Саня. Ты, главное, виду не подавай. Но и не резвись слишком бодро. Ведь все понимает.

Пришли. Перед Дверью Смирнов подобрался, снял кепку, пригладил волосы и взглянул на Альку. Тот кивнул — порядок.

Иван Павлович, маленький, сухонький, полулежал на диване и улыбался им. Рядом валялись очки и, переплетом вверх, раскрытая книга «Петр Первый».