Алевтина Евгеньевна не понимала сначала ничего, потом поняла, заговорила несвязно:

— Ника, Ника! Ты разве живой? Да что я говорю: живой, живой! Счастье-то какое! А Ваня умер, не дождался тебя, — и заплакала, опять заплакала.

— Утешить тебя нечем, Аля. Ивана нет, и это невосполнимо. Но надо жить.

— Тебя совсем освободили? — осторожно спросила Алевтина Евгеньевна.

— Выпустили по подписке. Буду добиваться полного оправдания, — продолжить человек не смог: подлетел Алик, сграбастал его, подхватил, закружил, забыв, где находятся они. Поставил на землю, полюбовался и поздоровался:

— Дядя Ника, здравствуй!

— Алик? — боясь ошибиться, узнал человек. — Господи, какой вымахал!

Подошел Смирнов, поздоровался:

— Здравствуйте, Никифор Прокофьевич.

Никифор Прокофьевич увидел смирновский иконостас и сказал:

— Спасибо тебе, Александр.

— За что?

— За то, что победил. За то, что дрался с фашистом вместо меня.

— Все дрались.

— А я не дрался, — Никифор Прокофьевич взял Алевтину Евгеньевну под руку, и они подошли к холмику, на который наводили последний глянец старички: лопатами придали могилке геометрическую правильность, воткнули в рыхлую землю палку с фотографией под стеклом. Хваткие заводские представители умело ставили ограду.

Все. Уложили венки, рассыпали живые цветы, расправили ленты с торжественными надписями. Музыканты сыграли в последний раз.

— Всех прошу к нам. Оказать нам честь и помянуть Ивана, — пригласила Алевтина Евгеньевна.

XI

На кладбище казалось, что народу мало, а в квартиру набилось столько, что молодежи сидеть было негде.

Алевтина Евгеньевна, Никифор Прокофьевич и немолодые приятели Спиридонова-старшего тотчас организовали компанию со своими воспоминаниями, представители составили свою, соседи со старого двора — свою. Смирнов тихо приказал:

— Смываемся, ребята. Не будем мешать старикам, помянем Палыча отдельно.

Саня предупредил Алика, и они незаметно покинули квартиру.

— Ко мне? — спросил во дворе Лешка.

— Нам бы просто вчетвером посидеть, одним, — возразил Александр. — А у меня как на грех мать с рейса.

— Ко мне пойдем, — предложил Виллен.

Вот и маленький уютный бревенчатый дом с заросшим палисадником. Смирнов оглядел внутреннее помещение и оценил с военно-милицейской безапелляционностью:

— Бардак у тебя, Виля. Где веник?

Смирнов снял китилек и принялся за уборку. Старательно мел пол, тряпкой собирал пыль, расставляя по полкам разбросанные книги. На одной из полок стоял фотопортрет, угол которого был перехвачен черной лентой.

— Кто это? — спросил Смирнов.

— Отец, — ответил Виллен.

— Там умер? Давно?

— Не знаю.

— Не знаешь когда или не знаешь, умер ли? — со следовательской дотошностью поинтересовался Смирнов.

— Оттуда живыми не возвращаются.

— А Никифор Прокофьевич? Может, рано еще отца-то отпевать?

— Его, Саня, в тридцать седьмом взяли.

— Ты запрос в органы делал?

— Мать до своей смерти каждый год делала. Ни ответа, ни привета.

— А ты сейчас сделай.

— Какая разница — сейчас или тогда?

— Все же попробуй.

— Попробую, — сказал Виллен и стал резать хлеб.