— И лучше не знать.

— Отступи.

— Как?

— На время. Боец должен уметь отступить, но ни в коем случае не согнуться. И ждать, когда настанет час. Делать все, чтобы приблизить его.

Неделю Аверин провел в Питере. Он наслаждался мрачным очарованием этого города. Его мистикой, чем-то, что поднято из потаенных глубин человеческой цивилизации. Недаром в Питере так много египетских мотивов и мудро взирают на горожан старинные гранитные сфинксы. Мрачная сакральная тайна присутствовала в этом городе. За последние годы по нему погуляла разруха, имя которой — новая городская власть. Городской голова — краснобай, обожающий порассуждать об общечеловеческих ценностях, — так запустил город, как не удалось Даже в блокаду. Развелись толпы туберкулезных бомжей, беспризорников, тенями скользили в темных закоулках наркоманы, горела распутная кабацкая жизнь, влажные фасады уникальных домов не ремонтировались давным-давно. Некая болезненность города, так хорошо подмеченная Достоевским, превращалась в злокачественную болезнь.

Когда Аверин вернулся домой, у него оставалось еще два Дня отдыха. В квартире он застал Егорыча, который мыл тарелку Пушинки.

— Чем ты ее кормишь? — спросил Аверин, кивая на разомлевшую, лежащую у батареи, разжиревшую еще больше Пушинку. — Она скоро в бегемота превратится. Видишь, даже не играет.

— Взрослая кошка, станет она тебе играть, — возмутился Егорыч. — Чем кормлю — рыбой, сметаной и огурцами.

— Какими огурцами?

— Свежими. Со сметаной наворачивает за обе щеки.

— Ну ничего себе, — покачал головой Аверин.

— Нормальная диета.

— Я тебе пива балтийского привез. На вокзале купил. Вон, целая сумка.

— Ну что тебе возразишь на это, друг мой? Наливай. У меня угорь копченый.

— С каких шишов?

— Презент.

— Как «Птичье молоко»? Только от капитана сейнера?

— Почти.

Аверин не ел угря лет двадцать.

— Ну как? — спросил Егорыч после дегустации.

— Угорь как угорь, — пожал плечами Аверин…

Камышова отправилась в Генеральную прокуратуру. И тут как-то само собой вспомнилось, что у ней несколько дней назад наступил пенсионный возраст. И уже через несколько дней в ее кабинет, где она провела столько лет, допрашивая маньяков и расхитителей, где распутывала неподъемные дела, заселялся другой хозяин — из молодых, сговорчивых, четко знающих грань между можно и нельзя.

Как-то вечером Ремизов позвал Аверина к себе в кабинет. Второй раз за совместную работу вытащил коньяк, разлил по рюмкам.

— За что пьем? — спросил Аверин.

— Поминки по уголовному делу Отари Квадраташвили.

— За это нельзя не выпить.

Запасы старого коньяка у Ремизова слегка поубавились-Аверин блаженно расслабился, ощущая, как горячей волной прокатывается по жилам божественный напиток.

— Интересно, у нас имелся какой-нибудь шанс с самого начала? — спросил он, постукивая ногтем по рюмке.

— Привлечь Самохина — никакого. Но мы могли бы вычислить исполнителя. И официально вызвать на допрос вице-премьера. Обвинение потонуло бы в пучинах правосудия, но тогда в глазах общества Самохин стал бы убийцей, вину которого не сумели доказать. А не как теперь — чистый агнец, решивший посвятить себя воспитанию молодежи в Англии.

— Хоть в отставку подал.

— Ну да — подал… Года не пройдет — опять усядется в какое-нибудь кресло.

— Я единственно чего не понимаю — как так получилось? Ведь все как по нотам — и прокуратура сдала назад, и психиатрическую экспертизу подготовили, и госбезопасность подсуе-тилась.