Хотя обезьяны держали себя в руках и продолжали молчаливую психическую атаку, я слышал топот их лап по деревянному полу крыльца. Оставалась надежда, что они замешкаются у входа, сдержат свой пыл, будут соблюдать осторожность и дадут мне время оторваться от них.

Единственное окно маленькой столовой прикрывала косо висевшая рваная занавеска. В комнату проникало слишком мало света, чтобы он мог рассеять тьму.

Я продолжал движение, зная, что дверь кухни находится как раз напротив двери столовой, которая только что осталась у меня за спиной. На этот раз я даже не ударился плечом о косяк.

Два кухонных окна над раковиной не прикрывали ни шторы, ни занавески. Эти окна, омытые неярким лунным светом, горели призрачным фосфорическим сиянием только что выключенного телеэкрана.

Старый линолеум громко трещал у меня под ногами, мешая слышать, не крадется ли кто-нибудь следом.

На кухне так воняло тухлятиной, что меня чуть не вырвало. Должно быть, в углу или в одном из чуланов разлагался труп крысы или какого-нибудь другого дикого животного.

Сдерживая дыхание, я заторопился к двери черного хода, верхняя половина которой была стеклянной. Дверь оказалась запертой.

Когда здесь была военная база, каждый, кто жил на территории, обнесенной забором, чувствовал себя в безопасности и не боялся воров. Следовательно, замки были простыми и запирались лишь снаружи.

Я стал искать шаровидную ручку, в центре которой находилась кнопка, освобождавшая замок. Но едва моя рука коснулась холодной латуни, как на стекло упала тень обезьяны.

Я тихо отпустил ручку и сделал два шага назад, раздумывая, как быть дальше. Можно было открыть дверь и, паля из пистолета, попытаться прорваться сквозь полчища обезьян-убийц, словно я Индиана Джонс без кнута и шляпы, лихо сражающийся за собственную жизнь. Единственным другим выходом было остаться на кухне и посмотреть, что из этого выйдет.

Обезьяна вспрыгнула на внешний подоконник одного из окон, для страховки уцепилась за раму, прижалась к стеклу и стала разглядывать кухню.

В лунном свете этот шелудивый гремлин казался силуэтом, и я не видел его лица. Только жарко горящие глаза. И белый полумесяц улыбки без намека на юмор.

Он повертел головой направо и налево, прищурился и снова широко открыл глаза. Судя по вопросительному взгляду, которым резус обводил кухню, он меня не видел.

Варианты. Остаться здесь и оказаться в ловушке. Или рвануться в ночь только для того, чтобы меня поймали и растерзали под сумасшедшей луной.

Вариантов не было, поскольку каждый из них заканчивался одинаково. Любому паршивому серферу известно: разобьет ли тебя о волнолом или о морское дно, результат один — капут.

На подоконник другого окна вспрыгнула еще одна обезьяна.

Все мы живем в мире, одурманенном кино и подкупленном Голливудом. Стоило мне впасть в нарциссизм, как в моем мозгу начинали звучать экранные мелодии. Если я ощущал тоску или печаль, это были липкие сентиментальные наигрыши группы струнных инструментов; в минуту триумфа мне слышались выжимающие слезу и надрывающие душу рапсодии, исполняемые полным составом оркестра; а моменты, когда я валял дурака (что случалось нечасто), сопровождались саркастическим соло рояля. Саша настаивает, что я похож на покойного киноартиста Джеймса Дина, и хотя лично я такого сходства не вижу, временами оно мне льстит. Честно говоря, я без особых усилий представляю себя героем «Беспричинного мятежа» и слышу музыку к этому фильму. Когда мгновением раньше на стекло задней двери упала тень обезьяны, в моих ушах прозвучал патетический скрипичный аккорд из кульминационной сцены хичкоковского «Психо». Теперь же, когда я обдумывал свой следующий шаг, внутренний голос сказал мне: «Представь себе низкие, зловещие пульсирующие звуки контрабаса, подчеркнутые чистым, высоким, протяжным, но негромким голосом кларнета».

Хотя склонность к иллюзиям присуща мне не меньше, чем всем прочим, я решил воздержаться от наиболее кинематографического варианта и не бросаться наобум в объятия ночи.