Обнимите меня, обнимите и никогда, никогда не позволяйте мне задержаться в другом месте.

«Забудь о причудливых кружевных занавесках, искусно окрашенных стенах, блестящей мозаичной столешнице. Забудь о фарфоре, который они сейчас вынимают с такой осторожностью, предмет за предметом, и расставляют по всему столу: чашки и блюдца, украшенные золотом и голубым кружевом. Вещи Карла. Отвернись. Не чувствуй живых рук.

Единственное, что важно, когда наливают кофе из серебряного носика, – то, как струя начинает светиться, то, как густой коричневый цвет становится янтарным и золотисто-желтым, а струя, извивающаяся как танцор, пока наполняется чашка, вдруг обрывается, словно призрак спрятался обратно в кофейник.

Возвращайся туда, где сад превратился в руины. Ты найдешь нас всех вместе. Ты найдешь нас там.

В памяти возникает четкая картина: сумерки, часовня в Садовом квартале, лик Вечной помощи Божьей Матери, наша маленькая церковь внутри старого особняка. Нужно пройти лишь один квартал от главных ворот, чтобы добраться до нее. Она находится на Притания-стрит. Высокие окна светятся розовым светом, перед святым улыбающимся ликом, который мы любим и почитаем как «Маленький Цветок», тихо угасают свечи в красном стекле. Здесь тьма кажется пылью, через которую вы идете.

Мама, моя сестра Розалинда и я опускаемся на колени у холодной мраморной ограды алтаря. Мы возлагаем наши букеты – мелкие цветочки, собранные по пути возле чугунных оград, таких же, как наша: дикий невестин венок, симпатичные голубенькие плюмбаго, золотая и коричневая вербена. Ни одного садового цветка – только те, что вырваны из спутанных клубков лиан, вьющихся по стенам, только те, которых никто не хватится. Нам даже нечем перевязать эти скромные дары. Мы складываем цветы возле ограды алтаря, крестимся, произносим молитвы…

И тут меня охватывает сомнение.

– А вы уверены, что Святая Дева и Иисус получат наши цветы?

В нижней части алтаря прямо перед нами в глубокой нише, закрытой стеклом, расставлены резные деревянные фигурки Тайной Вечери, а выше на расшитой ткани стоят неизменные церковные букеты – огромные, величественные, с белоснежными бутонами на высоченных, словно копья, стеблях. Такие грандиозные цветы! Совсем как высокие восковые свечи.

– Ну конечно, – отвечает мать. – Когда мы уйдем, придет служка, заберет наши маленькие цветочки, поставит их в вазу и перенесет к Младенцу Иисусу или Святой Деве.

Младенец Иисус находится в правом углу возле окна. Фигурка не освещена, но я все же вижу его золоченую корону и земной шар, который Иисус держит в ручках. И я знаю, что его рука поднята в благословляющем жесте и что зовется он Пражский Младенец Иисус, у него чудная розовая распашонка и прелестные пухлые румяные щечки.

Но сомнения меня все-таки не покидают. Слишком уж скромны наши букеты – кто станет заботиться о таких цветах, оставленных у алтаря в сумерках?

Часовня постепенно наполняется тенями, я их чувствую. Да и мама начинает слегка нервничать, крепче сжимает ручки двух маленьких девочек – Розалинды и Трианы – и говорит, что пора идти.

Мы еще раз преклоняем колени и уходим. Надетые на нас туфельки с ремешками громко цокают по темному линолеуму. Святая вода в купели теплая.

Ночь еще не успела окончательно завладеть миром, но света теперь слишком мало и ряды между скамьями тонут во тьме.

Меня волнуют цветы.

Что ж, сейчас меня волнуют другие вещи.

Я лелею только воспоминания, что мы там были, потому что если я могу видеть эту картину, вновь ее ощущать и слышать скрипку, поющую эту песню, значит, я снова там и, как я уже сказала, мама, мы вместе.