Я увидел, как девушка застыла в ужасе:

— Нет, я думала… я думала, собаку взяли в их дом…

— Этот пакостник опасен! Вот почему мадам приняла решение переехать: он уже не однажды угрожал ей. Он ненормальный — находится под наблюдением психиатра.

Они поглядели друг на друга с пониманием, покачав головой. Бешенство! Бешенство охватило меня: так наврать про меня, и это Джон Эмос, которому я верил!

Я дождался, пока он останется один, затаившись под столиком, в котором бабушка хранила свою чековую книжку.

Когда я выбрался оттуда, он прямо подпрыгнул от неожиданности.

— Барт, мне бы не хотелось, чтобы ты скрывался всюду, а потом пугал людей. Сделай какой-нибудь звук: например, кашляни, когда входишь, чтобы дать знать, что ты здесь.

— А я слышал, что ты говорил девушкам. И я не сумасшедший!

— Конечно, нет, — свистящим шепотом проговорил он. — Но ведь нужно было как-то объяснить им, правда? Иначе они стали бы подозревать нас. А теперь они уверены, что твоя бабушка уехала на Гавайи…

Мне стало нехорошо. Я беспомощно глядел вниз, на свои ноги, перебирая пальцами:

— Джон Эмос… можно дать сегодня маме и бабушке сэндвичи?

— Нет. Они не голодны.

Я так и знал, что он так скажет.

Он вскоре забыл про меня. Он читал подряд все ее записи, денежные счета, рецепты — и хихикал. Он нашел какой-то маленький ключик и открыл крошечный ящичек за дверью.

— Только глупая женщина может подумать, что я не увижу, где она прячет свой ключ…

Я ушел от него. Пусть себе веселится, раз ему так нравится перебирать чужие вещи. Пойду проведаю своих пойманных мышек. Мне нравилось думать о них, как о мышках, попавших в мышеловку.

Мама лежала и стонала, плача от холода. Я увидел у них маленький огарок свечи. Это я подбросил им свечу и несколько коробков спичек, чтобы видеть, что они там делают. Бабушка все так же держала мамину голову на коленях и вытирала лицо какой-то тряпкой, по краю которой были видны шелковые кружева: видно, оторвала от подола. Мама показалась мне страшно маленькой и бледной.

— Кэти, любовь моя, моя единственная оставшаяся мне дочь, очнись, послушай меня… Мне надо тебе сказать, иначе я могу не успеть… Да, я сделала много ошибок. Я позволяла своему отцу мучить меня до тех пор, пока я не могла отличить правильного от неправедного, не могла уже ничего предпринять сама. Не знала, что делать. Да, я накапала мышьяк на ваши сладости, потому что думала, что вы только лишь чуть-чуть впадете в забытье, чтобы я смогла выкрасть вас одного за другим с чердака. Я не желала ничьей смерти. Клянусь, я любила вас, всех четверых. Когда я отнесла Кори в автомобиль, и там, едва я успела положить его на заднее сиденье и накрыть одеялами, он испустил последний вздох. Я была в панике. Я не знала, что мне делать. Идти в полицию я не могла — и на мне навсегда осталась эта ужасная, несмываемая вина.

Я дрожал от ее рассказа. Мама молчала, и бабушка потрясла ее:

— Кэти, дочка, очнись и послушай меня. — Мама, наконец, очнулась и с трудом пыталась сфокусировать взгляд. — Милая моя, я не думаю, что это Барт убил собаку, которую я ему подарила. Он любил Эппла. Скорее всего, это сделал Джон с целью, чтобы Барта обвинили и признали окончательно сумасшедшим. Если он планировал наше похищение, то задумал и это, чтобы полиция обвинила тоже Барта. Я думаю, что это Джон убил не только Эппла, но и любимого пуделя Джори, и моего котенка.

Барт — очень застенчивый, одинокий мальчик. Кэти, он совсем не опасен. Он очень любит подражать кому-то, представляться сильным и жестоким. Кто опасен —г-так это Джон. Он ненавидит меня. Только недавно я узнала, что если бы я не вернулась в Фоксворт Холл после смерти твоего отца, Кэти, то Джон унаследовал бы всю недвижимость и богатства Фоксворта.