Он в последний момент ушел вправо, едва не пропустив заасфальтированный проем между деревьями, проехав чуть вперед и припарковавшись задом. Встав так, чтобы можно было рвануть и назад, на Ленинский, и вперед и вниз, мимо гостиницы, к Олимпийской деревне. Только сейчас задумавшись о том, что место, казавшееся ему удачным, сейчас таковым не кажется — если тот, кого он ждет, приедет не один, то его просто зажмут с двух сторон и отшмаляют в момент. А чего, запросто — с Ленинского и снизу подъедут и зажмут. И один путь останется — наверх, к гостинице. У которой в принципе уже может кто-то сидеть. Да даже если и не сидит, то не в нее ж бежать — лучше уж пусть там и кладут.

Мысль не понравилась — и он посмотрел наверх, куда вела неширокая, на две машины, дорога, на площадку перед входом, на которой стояло несколько тачек, отсюда темных и пустых, не считая одного такси. А потом перевел взгляд на сидевшего рядом Голубя — сосредоточенно молчавшего, не вынимавшего из кармана руку, напряженно оглядывавшегося по сторонам. Кажется, не одобрявшего этого выбора, но молчавшего — как всегда, верящего, что Леший знает, что делает.

Может, Пашка был и прав — но он сказал себе философски, что если суждено ему сегодня помереть, то его кончат и в любом другом месте, какое бы он ни выбрал. Так что это ничуть не хуже и не лучше остальных. И, прогоняя напряжение, исходящее от Голубя, начинающее проникать в него, задумался, что скажет Генка, когда он вернется и, наверное, сообщит ему, где был, — умолчав про встречу с Аллой.

В принципе не стоило опасаться, что Кореец снова будет ему пихать, — в конце концов он две недели, считай, просидел безвылазно в Строгино, а если и выбирался куда, то только с Генкиной охраной — тот ему с собой давал шестерых на двух тачках и был, кажется, убежден, что, попробуй кто его завалить, эти волки отобьют любого. Он даже когда к Алле возил врача, взял их с собой — объяснив Корейцу, что надо ей помочь, наплетя чего-то про мужа-генерала, которого можно использовать потом, влияя на него через жену. И хотя тот не верил явно, но оба раза давал добро. А уж когда Андрей по делам ездил — тоже два раза, ну, может, три, — тем более не возражал. Соглашаясь, что до отъезда надо закончить все дела.

И сегодня утром согласился — хотя он, Андрей, знал уже, что днем будет встреча с Аллой, и от охраны отбился. Да Кореец и не настаивал, когда он ему сказал, что в банк надо и еще к паре бизнесменов, да и волков своих отослал рано утром, всего трое осталось. А у него, Андрея, и вправду были дела — если честно, то только с утра, но для Генки на весь день, в течение которого он ему отзванивал регулярно, говорил, что все в порядке, действует аккуратно, не высовывается, ни домой, ни в кабаки заезжать не собирается.

Это Кореец понимал — что надо последнюю точку поставить перед отъездом, до которого оставалось совсем немного. Что надо Голубя свести кое с кем — чтоб люди знали, что, если он отъедет на время, Пашка тут за него, с ним чтоб решали все вопросы.

Бизнес ведь дело такое, забудешь про кого, бросишь даже на время — ну прятаться будешь, к примеру, мобильный сменишь, отъедешь на месячишко, — все может пропасть. Либо проблем у коммерсантов без прикрытия столько появится, что сами сдохнут от нищеты или под другого уйдут, — либо кто наедет и свою крышу построит. Тем более в его ситуации — когда кое-кому в Москве известно, что он приговорен Славкой.