Мистраль был так зол, что прошел мимо дома, где жил, и опомнился только тогда, когда прошагал лишних полквартала. Он резко развернулся, выругался, вернулся назад и вошел в распахнутые двери, которые вели в переулок под крышей. Маги следовала за ним по пятам.

Артистический городок на бульваре Араго, построенный в 1878 году, напоминал деревушку в Нормандии. Вымощенная булыжником улица вела к ряду двухэтажных, наполовину деревянных домов с высокими щипцовыми крышами и стенами из стекла. Длинные тротуары вились мимо разросшегося сада с яблонями, штокрозами и геранями. У каждой студии был свой маленький садик, ограниченный кустами самшита и низкой изгородью.

Мистраль поднялся по трем ступенькам и открыл дверь своей мастерской. Он прошел на кухню, напоминавшую поле боя, и сердито оглянулся, ища свободное место, куда можно было бы положить принесенный лук-порей. Маги осталась стоять на пороге, испуганная его молчанием и резкими движениями. Ей показалось, что художник при ходьбе борется с воздухом, будто с врагом. Она запыхалась и разрумянилась, но высоко держала голову, пытаясь скрыть неожиданную и непривычную для нее застенчивость.

В конце концов Мистраль бросил лук на пол и направился в просторное ателье, на ходу кивком головы велев Маги следовать за ним. Она вошла и огляделась в изумлении. Картины царили на стенах мастерской, с них лился поток красок, подобных которым Маги никогда не видела. Девушка почувствовала, что может окунуться в них, будто в океан. Ее окружали радуги, облака, звезды, цветы, дети, купола цирка-шапито, карусели, солдаты, обнаженные женщины, флаги, берущие препятствия лошади, упавший жокей, и на каждой картине словно задержался луч самого солнца.

— Спальня там, — буркнул Мистраль, указывая пальцем на дверь. — Иди раздевайся. Халат тоже где-то там.

Маги оказалась в крохотной комнате, в которой едва помещалась кровать. За дверью на крючке висело пыльное шелковое кимоно красного цвета, которое Мистраль держал для натурщиц.

Девушка сняла юбку и блузку, аккуратно сложила их на постели и тут же остановилась. Во рту у нее пересохло.

— Художники рисуют кожу, — напомнила она самой себе, вспоминая уроки рисования в школе и пытаясь обрести уверенность. — Рубенс нарисовал горы белой кожи с красными прожилками. Рембрандт писал желто-зеленую кожу, а Буше — розовую и белую. — Дрожащими пальцами она стянула новенькие шелковые чулки. — Художники похожи на врачей. Для них тело — это только тело, объект, а не личность, — бормотала Маги себе под нос, чувствуя, что готова закричать.

Она уже не в первый раз оказывалась в ситуации, из которой могла выпутаться только благодаря врожденной уверенности в себе. Разумеется, она понимала с самого начала, когда еще только решила сбежать в Париж и стать натурщицей, что ей придется позировать обнаженной. С привычной бравадой Маги решила, что это раз плюнуть, и приступила к исполнению своего плана.

И вот теперь, солнечным майским утром, она дрожала, ежилась и потела от страха. Собираясь в Париж, Маги не вспомнила о том, что ни один мужчина не видел ее голой, даже доктор, потому что она ни разу в жизни не болела.

Она попыталась было насвистывать полюбившуюся мелодию, снимая рубашку, недавнее приобретение, первый предмет настоящего женского нижнего белья. На ней остались только панталончики, белые и абсолютно прозрачные, как того требовала мода. Ничто, никакая сила в мире не могла заставить ее снять их.

— Что ты там, черт побери, копаешься? — прозвучал грубый голос Мистраля из мастерской.

— Иду, — еле слышно откликнулась Маги.