Ещё там, на острове, собираясь в Белград, Драгана имела много планов, но крошка Ивана заполнила собой всё её время. Возвратившись из путешествия, она с радостью представляла девочку вначале дяде, а потом его супруге. Дядя посмотрел на неё, как он, очевидно, смотрит на студента, явившегося сдавать экзамен, и ничего не сказал, а тётушка Ангелина сильно удивилась и не выразила никакого желания приблизиться к Иване и приласкать её. И девочка почувствовала враждебность этой нарядной, пахнущей цветами тёти и, как бы защищаясь от неё, подошла к Драгане, посмотрела ей в глаза и тихо назвала её мамой.

— Она сказала «мама»? Она будет тебя так называть? — пропела режиссер театра.

— Да, это моя дочка, а я её мама, — весело проговорила Драгана. — А разве плохо иметь такую прелестную девочку?

Ангелина схватила её за руку, отвела в сторону и прошипела на ухо:

— С такими вещами не шутят! Где ты её подобрала? Что собираешься с ней делать?

Ивана испугалась и даже отступила назад и схватилась ручкой за угол стола, а Драгана весело проговорила:

— Мы будем жить с ней вместе. Всегда и всюду — вместе. А что? Разве нам кто помешает жить вместе? Вы только посмотрите, какая у неё причёска. А какое платье! Мы придём с ней к вам в театр, и там все будут ею любоваться.

Ангелина пожала плечами и больше ничего не сказала. Она не изъявляла желания видеть девочку, — очевидно, потому два или три дня Драгана не встречалась с Ангелиной. Дядюшка с ними завтракал и ужинал, но интереса к Иване тоже не проявлял. Было видно, что он не одобрял операцию с удочерением уличной замарашки и, может быть, даже возмущался таким поступком племянницы, но из чувства такта ничего не говорил. А Драгана была и рада. Её даже забавляло такое отношение родственников к её поступку, которым, как серьёзно полагала Драгана, она вправе гордиться. Думая обо всём этом, она крепче прижимала к себе Ивану и шептала ей на ухо:

— Ты видишь, они нас с тобой не очень любят, а мы проживём и без их любви. Важно, чтобы мы друг друга любили. А?.. Ты согласна со мной? Ты меня любишь?..

Девочка кивала головой, а Драгана поправляла красный цветочек в её волосах и целовала в щёчку.

Ивана час от часу становилась всё лучше. На щеках её ещё оставались следы от колючек шиповника, но глаза блистали ярче и вся она становилась гладенькой, справной, хорошенькой, как кукла.

Шли дни, девочку откормили, она теперь и совсем похорошела, — но Драгану ждали дела. И Дундич уговорил её перевезти Ивану в семью его родственников. Сами же они каждый день посещали скупщину, просиживали там по три–четыре часа на заседаниях. Дундич, как и Драгана, имел от Гуся удостоверение корреспондента его газеты и забронировал себе и Драгане постоянные места на балконе прессы. Из разговоров во время перерывов они узнали, что Вульфу сделали операцию по исправлению конфигурации носа, но когда сняли повязку, увидели, что нос пришит с отклонением в сторону на сантиметр. Вульф, увидев себя в зеркало, пришёл в ужас: его нос, как у боксёра, стал приплюснутым и сидел на боку. Приходившие к нему товарищи по партии валились с ног от смеха. Кто говорил, что нос теперь принял экзотический вид и люди в парламенте, особенно телезрители во время передач с участием Костенецкого, будут смотреть на него, как завороженные. Мужики будут говорить, что Вульф сражался на ринге, а женщины найдут, что такой–то нос больше походит на славянский, и по Европе поползут слухи о нееврейском происхождении главного политика Сербии, и эти слухи породят толки и кривотолки, придадут имени Костенецкого мистический характер — его слава примет оттенок чего–то божественного, неземного. Эти последние догадки соблазняли Костенецкого; он и прежде мечтал о славе неземной, но и все–таки, не хотел он появляться на трибунах и на экране телевизора с кривым и каким–то чужим и нелепым носом.