— Не надо так волноваться. Сохраняй спокойствие.

Больше всего её смущало присутствие офицера, или это и был адмирал, заместивший дядю на посту командующего эскадрой. Она вышла на середину каюты и властно проговорила:

— Откройте дверь! Я хочу выйти.

Офицер как–то неестественно пожал плечами и промычал что–то неопределённое. Драгана повторила требование.

— Откройте дверь!

Адмирал продолжал сидеть в полудрёме. Но вот он поднялся и нетвёрдым шагом двинулся к ней. Едва внятно залепетал:

— Где ваш физик Неустроев? Нам нужен Неустроев. И Простаков. А?.. Остальных может не быть. Остальные на катер и — домой. Простаков есть?.. Я должен звонить в штаб.

Драгана не отвечала. Она всё поняла. И хотела угостить офицера двойной дозой, но как раз в тот момент, когда она потянулась рукой к большой пряжке, висевшей у неё на поясе возле левого кармана куртки, — как раз в эту минуту щёлкнул замок двери и в каюту вошёл молодой офицер. Кивнув Драгане, он метнулся к адмиралу, подхватил его и поволок в угол каюты, где была дверь в другое помещение. И там уложил командира на диван. И тут же вернулся к Драгане и встал перед ней по стойке смирно. Лицо его озарилось счастливой улыбкой.

— Вот радость!.. Вы госпожа Драгана?.. Я видел вас на офицерском празднике, где вы были со своим отцом — губернатором штата. А я состоял офицером для поручений при адмирале Станишиче, — он, кажется, ваш дядя? Я не ошибся? Я верно говорю?

— Да, вы говорите верно, но скажите, пожалуйста: где задержались мои спутники?

Офицер пригласил Драгану сесть за столик возле иллюминатора, а сам расположился напротив и устремил на неё взгляд тёмно–серых глаз. В каюту изливались блики солнечных лучей, отражаемых океаном, и эти лучи мерцали в глазах офицера, и оттого улыбчатое юное лицо его казалось радостным и счастливым. Отвечал он не сразу и словно бы извиняясь:

— Я не вправе вас информировать, поймите меня и простите. Служба. Она, знаете ли…

— Да, да, я вас понимаю, но вы только мне скажите: моему дяде и его спутникам ничего не угрожает?

Офицер и на этот вопрос отвечать затруднялся. Впрочем, сказал:

— Нет, нет, конечно. Я сейчас вам всё объясню. Мне неловко за своего командира; он не в лучшей форме: прилетевшие с материка люди угостили его индонезийским ромом, и этот ром… Но, впрочем, это неважно. Я его порученец, то есть адъютант: я и не заметил, как мой шеф потерял ход и остойчивость. У нас тут каждый третий нюхает и колется, но адмирал, слава Богу, к заразе этой не пристрастился, а вот коньячок или ром в малом количестве иногда принимает. Ну, вот — и на этот раз, кажется, принял лишнего. Вы уж извините, так у нас вышло.

— А наркотики у вас принимают и офицеры?

— Офицеры редко, но рядовой состав… Американский флот давно поразила эта чума. Матрос, как если он чёрный или полукровка, так уж непременно курит или нюхает всякую гадость, а кто имеет деньги, принимает уколы. Когда эскадрой командовал ваш дядюшка, порядка было больше, и кололись немногие, — ну, процентов пятнадцать–двадцать, сейчас это число удвоилось. Флот больной. Он только с виду такой грозный, а внутри больной. Его поразила не только наркота, но… многое другое. Вам я сказать не смею, но есть и другие недуги. И СПИД тоже есть. Но самое главное: в экипажах нет мира, все разделены — по цвету кожи, по интересам: чуть что — и закипает ссора. Белые ненавидят чёрных, чёрные презирают белых. Я американец чешского происхождения, мои предки словаки, я словен. Я знаю: вы тоже словенка. Ваш дядя мне говорил. Он меня и назначил к себе порученцем. Он обещал взять меня на Русский остров, говорил, что вы там хозяйка.