Николай Свечин. След Белой ведьмыКошкин – 2
1893 год Зря ямщика не послушал, ох зря… Алекс ступил еще раз, и тотчас нога выше колена провалилась в рыхлый февральский снег. Попробовал подтянуть вторую – да та увязла столь крепко, что, не устояв, он тяжело, почти плашмя, свалился в сугроб. Снежный буран бушевал с такой силой, что и минуты не прошло, как его накрыло вторым таким же сугробом. «Подниматься нужно, – билась в голове единственная мысль. – Подниматься живо да идти. Из последних сил». Алекс и впрямь призвал все свои силы. Опираясь на здоровую руку, от натуги комкая в ладони снег, он чуть привстал. Принялся ступнями искать опору – да не выходило ничего. Ступней от холода он давно уже не чувствовал. Еще пока ехал в санях – и то не чувствовал. Ботинки ему порядочно жали. Ботинки у Алекса были новые, модные, английские, из телячьей кожи тончайшей выделки. Отличные ботинки. Правда, форменным идиотизмом было надевать их для путешествия по лесу на Среднем Урале. Вот смеху то будет, когда его найдут, окоченевшего – и в этих дурацких ботинках. В них и похоронят, наверное. Ботинки Милли подарила. Нынешним Рождеством. С размером только не угадала, глупышка. – Милли, Милли, Милли… – шептал Алекс, чувствуя губами снег, но совсем уже не чувствуя его холода. – Душа моя, любовь моя. Погибель моя. Глаза не видели ничего, кроме проклятого белого снега. И – Алекс сдался. Закрыл их. Зажмурил. Напоследок поспешил вызвать в памяти любимое лицо и мягкие медно рыжие кудри. Звонкий смех колокольчик. Сладкий, тягучий аромат ее духов. Алекс потянул носом, потому что и впрямь как будто почувствовал их… А потом – что то коснулось его лица. Не снег. Не вполне отдавая себе отчет, Алекс вновь поднял отяжелевшие веки и первым делом увидел перепачканный в грязи подол женской юбки. «И где она грязь умудрилась найти?» – вяло думал он, как завороженный глядя на летящую по снегу нежно розовую юбку в убористый мелкий цветочек. Женщина (а судя по тонкому стану – девица, скорее) не заметила его, припорошенного снегом. Легко, будто по мощеной дороге, она прошла мимо. Невесомо взобралась на пригорок шагах в десяти от Алекса. Обернулась к нему. «Босая… – только сейчас сообразил Алекс. – Босая – да по снегу. И платье на ней домашнее, хоть грязное, изорванное. Съехавшее с одного плеча и обнажившее ослепительно белую (точь в точь как снег) кожу. И волосы белы, как тот снег, – распущены и летят по ветру. Только губы яркие. Словно кровь». Так он и смотрел на нее – час, минуту или один миг, Алекс не знал. Покуда не моргнул от попавшей в глаз снежинки. А как моргнул – исчезло все. Пригорок был пуст, и даже снег на нем не примят. Только на самой верхушке, рядом с тонкой сосенкой в сугробе, вдруг блеснуло что то. Так ярко, что глаза заболели. Алекс прищурился. И впрямь что то там было. Нужно достать… Завывал ветер, колыша верхушки сосен; швырял в лицо пригоршни снега, а сердце Алекса так громко теперь билось в груди, что, казалось, за версту слышно. Еще с минуту пытался он подняться, да без толку. Окоченевшие ноги не слушались, подкашивались, как ватные. – Нужно идти… нужно… – сам себе твердил Алекс как заведенный. – Не выходит идти, так ползти. Нужно! Ползти с одной единственной здоровой рукой тоже была задача непростая. Вторая рука, правая, рабочая, бесполезной паклей волочилась по снегу. Та рука, которой он швырнул перчатку в лицо Мишелю. Та рука, которой сжимал рукоять револьвера… Ох, избавиться бы от нее вовсе! Не иначе как ярость придала сил и разогнала кровь по телу: Алекс наконец то приловчился двигаться, и даже онемевшими ступнями удавалось упираться в снег. |
