Лесом. Полем. Оврагом. По болоту. Пересечь не менее трех раз какую-нибудь речушку. Зайти в село. Побывать в доме. Выйти. Скрыться где-нибудь в надежном месте и ждать.
Солдат ушел в четыре часа дня, а Николаев отправил нас работать только в шесть. Усложнил задачу. Ничего. Джек не оскандалился. Даже все острые, тупые и прямые углы брал верхним чутьем, на хорошей скорости.
Хитроумные петли, сделанные солдатом, проскакивал и брал прямую линию следа. Не отчаивался, не паниковал, не мельтешил, когда подходил к речке. Уверенно входил в воду и на той стороне быстро брал след. В деревне, среди людей, животных и множества посторонних запахов не отвлекался от цели, не терял ее, шел прямо к ней. В общем, нашел «нарушителя», потрепал его как следует за ватный рукав, удовлетворил свою злобу. Я не рассказываю подробно об этом показательном поиске потому, что впереди у нас много всамделишних, с выстрелами, с боем, с кровью.
Николаев все пять километров бежал вместе со мной, чуть сзади, контролировал нас с Джеком и ни одним словом не подбадривал, хотя мы работали на совесть. Не очень похвалил нас и на финише. Раньше, до школы он был добрее.
— Ничего пока работает собачка. Весело. Посмотрим, как она в настоящих условиях во время боевой тревоги на границе поведет себя. Это и к вам, Смолин, относится. Так что настоящее испытание впереди. На границе.
Вот и граница. Ночь. Небо низкое, темное. Ни одной звезды. Деревья черные, мохнатые. Накрапывает дождь. Ни человека вокруг, ни огонька, ни искорки. Сырой ветер позванивает колючей проволокой, гудит в телеграфных проводах нашей пограничной линии. Прямо напротив куста, под которым лежу я, мой помощник, солдат-первогодок и Джек, на той стороне узкой вспаханной полосы — чужая сопредельная земля. Оттуда мы ждем появления нарушителя. Самое удобное место для перехода границы. Лощина с ручьем. Кустарник. Камни. Сусликовые курганчики. Заросли бурьяна. Ждем час, два, три. Молчим. Не шелохнемся. Не курим, конечно, хотя и хочется — уши даже опухли. Смотрим и смотрим на запад. До того взгляд напряжен, а слух обострен, что в глазах двоится и чьи-то шаги слышатся, шорох какой-то, перешептывание. Один раз примстилось даже клацанье затвора. Пора перевести дыхание. Я нажимаю на плечо товарища, отдаю тихо команду:
— Перекур!
Опрокидываемся на спину, лицом к небу. Автоматы кладем на грудь. Джек несет службу, слушает, вглядывается в темень, а мы преспокойно отдыхаем. Хорошо! Славно. От головы отливает кровь. Руки и ноги стали легкими. Свободнее, радостнее бьется сердце. Не шумит в башке.
Тот, кто не служил на границе, не лежал вот так в ночном наряде, в своем первом наряде, сливаясь с землей, с травой, с ночью, тот и представить себе не может, как утомительна эта тихая работа. Тяжести таскать легче, честное слово. Весь напряжен как струна: зрением, слухом, обонянием, ожиданием. Каждое мгновение ждешь появления врага. Все время сжимаешь автомат. Все время готов стрелять и преследовать. Лежишь и бежишь. Заглядываешь вперед, что может произойти: какую позицию ты займешь, а какую враг, что он сделает и чем ты ему ответишь. В общем, переживаний хватало. Иной раз сердце так колотилось, что на той стороне, за границей, казалось, было слышно.
Первая моя ночь на границе, самая длинная, самая трудная. Вторая будет не такой трудной и длинной. Сотая покажется легкой. Тысячная пролетит незаметно.
Ничего не произошло в первую ночь. Не было даже ложной тревоги. Но почему же она так памятна мне, так запала в душу? И поныне слышу тревожный, глухой гул ветра. И поныне шумит своими влажными листьями ракитовый куст. И поныне чувствую теплоту плеча напарника. И поныне слышу его шепот:
— Ползет, кажется. Смотри, смотри!..
Первая любовь, первая работа, первая тревога, первое самостоятельное дело никогда не забываются.
Первые нарушители
Ночью, часа в три или четыре, я уже успел выспаться, меня разбудил Николаев. |