Следопыт должен думать и за противника. Стараться угадывать его замыслы, планы, ходы, И не надо бояться ошибки. Во всяком деле бывают промахи. Но меньше сшибается тот, кто умеет фантазировать. Так все оно и есть. Поверьте моему пограничному опыту.

Джек тащит нас от танкового рва в небольшой лесок. Прочесали его насквозь. Выбегаем на опушку и видим большое село. Это Гича. Далеко от границы, Бывал я здесь раза три. Знаю все его ходы и выходы. Нарушители в этом селе затаились. Непременно здесь. Не осмелились идти дальше. Им нужна ночь, безлюдные глухие овраги, сырые и темные леса. Они боятся солнца, людей. Но кто-то их все-таки приютил. Скрытые бандеровцы? Старые дружки?

Врываемся в село не по главной улице, а задами, огородами. Такова воля Джека. Он бежит там, где прошли нарушители. Трудно было ему работать в лесу и овраге, где деревья, травы и цветы, кустарники источают массу эфирных запахов и заглушают знакомый след людей. Еще труднее ориентироваться в населенном пункте, где тьма-тьмущая посторонних запахов. Куры, голуби, гуси, свиньи, овцы, лошади, коровы, их сильные запахи сбивают Джека со следа, преграждают дорогу к цели. Я это знаю и то и дело натягиваю поводок, чтобы собака не спешила, не нервничала. Подбадриваю ее словами: «хорошо, хорошо».

Пробился Джек через все преграды. Обоняние у него молодое, сильное, безотказное. И мысленно я подбадриваю своего друга: давай, Джек, давай, милый, ищи! Отличись, Оправдай надежды.

Подходим к дому. Крыша под белым железом. Стены кирпичные. Ставни крепкие, с запорами, разрисованные. На крылечке рычит здоровенный лохматый пес. Ну, все, подумал я, пропала наша операция. Дальше дорога Джеку заказана. Забудет про свою работу, сцепится с дворовым псом, утеряет запах нарушителей.

Плохо я еще знал его. Недооценил. Промчался он мимо крыльца. Полное равнодушие к бедному родственнику.

Выбежал на средину двора. Постоял там, повертел туда-сюда носом, разобрался, что к чему, и бросился к закрытым воротам. Так был возбужден, так нетерпелив, что даже взвился на задние ноги, а передними царапал доски, подавал знак: там, мол, на другой стороне ворот наши с тобой враги. Я ударом ноги распахнул ворота, выскочил вслед за Джеком. Но он не побежал на улицу. Остановился, сделал широкую петлю и устремился обратно во двор. Но уже другим путем. Перемахнул через невысокую каменную ограду и, не отрывая головы от земли, фыркая, словно прочищая ноздри, понесся к клуне — к большому и высокому сараю, где молотят в плохую погоду и хранят солому и сено. Дверь в сарай чуть приоткрыта. Джек лезет в узкую щель. Прет напролом, бока обдирает. Но я не пускаю его далеко внутрь. Так, на всякий случай. Тащу изо всей силы назад и думаю: неужели здесь затаились нарушители? Неужели задержим? С такими мыслями и раскрыл обе половины двери. О собаке успел позаботиться, а про себя, про то, что нас с Нестеровым могут продырявить, забыл. Забыл и про свой автомат. Он висит на шее. У меня в руке обыкновенный офицерский пистолет. Разве с ним одолеешь вооруженных до зубов диверсантов? Никогда больше не повторял я этой ошибки.

Входим в полутемный сарай, набитый сеном, и видим соломорезку, а на ней — большую поливанную чашку и пять деревянных ложек. Ясная картина! Только что отобедали дорогие гости и теперь, наверное, отдыхают. Где же они устроились?

Я бросаю беглый взгляд направо и налево, на вороха соломы. И тут же слышу щелк запала гранаты и душераздирающий вопль Нестерова:

— Са-а-а-а-а-шка!

Не столько предостерегающий крик моего напарника, сколько характерный звук взведенной гранаты подействовал на меня. Всякий солдат, провоевавший на фронте, хорошо знает, что ему полагается делать вот в такие критические секунды. Если хочешь остаться живым, не зевай: изворачивайся ужом, подпрыгивай как горный козел и лети как пуля. Я выскочил из сарая вместе с Джеком, упал на землю вниз лицом. Все было сделано вовремя.