Да, трудное и сложное было то время. Бандеровцами, бульбовцами, ауновцами кишели пограничные горы и леса. Агентуру засылали на нашу территорию недобитые гитлеровцы, окопавшиеся под крылышком своих новоявленных заокеанских друзей. И сами «друзья» перебрасывали к нам пеших, механизированных и летающих лазутчиков. Всякая тварь лезла через наш рубеж, пакостила, как могла. Разрушали мосты, сжигали сельсоветы, правления колхозов, убивали активистов, терроризировали крестьян. В Москве, на Урале, в Сибири, на Украине и во всей стране тишина, мир, а пограничники все еще воевали. Великую победу народа в Отечественной войне отстаивали, закрепляли ее в боях местного значения. Не публиковались о них сводки Совинформбюро. Газеты ничего не писали о солдатских подвигах. Малая была война. Пограничная. Но кровь лилась немалая. Пота солдатского тоже было пролито много. Сапоги Смолина были почти всегда мокрыми, разношенными, каши просили. И обмотки мокрые, и штаны затрепанные. Отчего им быть сухими, когда люди сутками и неделями напролет не вылезали из прикарпатских болот и дебрей лесных? Разъезды, бесконечные разъезды.

Форсированные марши. Беготня. Тревога за тревогой. Галоп аллюром три креста. Автоматная стрельба. Взрывы гранат. Пожары. Смолин с Джеком за послевоенные годы поднимались по тревоге сотни раз, протопали по границе и ее тылам несколько тысяч километров. Отдыхали там, где позволяла обстановка, В сараях. В лесу. У костра, На сеновале. На деревянных нарах. Мылись кое-как, в железной бочке, в прудах и речках, под дождем, Бань тогда еще не было даже на заставах. Все брали с боем. Корм чаще всего был подножный — никакая база снабжения, если у нее и были продукты, не поспевала гоняться за летучими отрядами пограничников.

Не было у них ни теперешнего пограничного высокогорного пайка, ни трех-четырех пар обуви — парадных и рабочих сапог, резиновых скороходов и валенок. Не было непромокаемых плащей, полушубков, особо теплого белья. Не было вертолетов. Не было «газиков» с двумя ведущими осями. Не было вездеходов для переброски людей по бездорожью. Не было теперешних приборов для ночного видения. Не было вдоволь раций, не было локаторов. Не было тракторов для вспашки контрольно-следовой полосы. Не было на границе инженерных сооружений. Не было хитроумной, как в наши дни, электросигнальной системы. У пограничного наряда не было даже электрических фонарей. Жгли лучину и самодельный факел. Да, было время. Сплошь боевое, тревожное, радостное, гордое. Не желал Смолин другой молодости. Все лучшее, что испытал он в жизни, — там было, на послевоенной границе.

Смолин задумался о своем прошлом и опять улыбается.

— Все тревоги хорошо помню, но одну — особенно. Это было уже не в Рава-Русской. Меня с Джеком перевели на другую заставу, на новое направление. У нас на границе обстановка непостоянная. Важное направление, как только пограничники окажутся на высоте и крепко дадут нарушителям по зубам, превращается во второстепенное. Враг беспрерывно ищет удобную для себя лазейку. И на какое-то время он нашел ее на участке заставы старшего лейтенанта Постного. Вы не думайте, что я придумал ему фамилию. Самая настоящая. Постный он только на бумаге. Хороший был офицер. Боевой. Не везло ему долго потому, что на заставе было мало опытных пограничников, а надежного следопыта и вовсе не имелось. Стал я служить на заставе Постного. С границей и с солдатами поладил быстро — всякая граница для меня родной долл. Как-то отправился в ночной наряд. Моим напарником был назначен рядовой Хафизов, молодой татарин, плечистый, подвижный и горячий. Хорошо говорил по-русски, но любил молча делать свои дела.

Вышли мы со двора заставы в хорошую погоду, а пока дошли до границы, нас догнало летнее ненастье. С Карпат подул холодный сырой ветер, принес тяжелые низкие тучи.