Калинников настаивал: убрать, обязательно убрать!

И он был прав. Не дал бы нам Газон дотронуться до Пономарева.

Солдаты накинули на собаку плащ-палатку, потом кавказскую бурку, навалились гуртом, спеленали и унесли подальше.

После этого случая наш Газон, и без того непокладистый, стал еще злее. Ни с какого бока не подступишься. Ни с мясом, ни с хлебом, ни с сахаром, ни с лаской. Всей заставой пробовали приручить его — никого не подпускал. Рычит. Зубами щелкает. Озверел от горя.

— Отставить! — скомандовал лейтенант Калинников. — Кто-то один должен приручать Газона. Есть добровольцы? Я спрашиваю, кто согласен работать с Газоном? Смельчаки, два шага вперед!

Охотников не нашлось. Все молчат и почему-то на меня смотрят. И лейтенант на меня свой взгляд перевел, чего-то ждет.

— Ну, Смолин, а ты чего молчишь?

— Смолин не хуже и не лучше других, товарищ лейтенант.

Я говорил чистосердечную правду. Я очень боялся Газона, ничуть не верил, что смогу не только подружиться с ним, но даже хоть немного утихомирить его злость.

— Брось прибедняться, Смолин. Давай приручай собаку.

— Не способен, товарищ лейтенант!

— Назначаю тебя инструктором службы собак. Все. Выполняй!

Ничего себе инструктор! Не знает, что такое условный рефлекс и раздражитель. А что мне оставалось делать? Козырнул, повторил приказание и приступил к своим новым обязанностям. Переложил из Фединой сумки в свою алюминиевую пойлушку, легкий бачок с ручкой для кормления, кожаный намордник, цепь, запасной поводок с карабином, порфорс, гребень, щетку, скребницу, черную суконку и несколько пластмассовых баночек с разными мазями. Самую малую часть дела сделал, а за главную не принимаюсь. Тяну. Набираюсь храбрости. Прикидываю, с чего начать. Пока что решил сделать самое необходимое. Ухитрился, изловчился и пристегнул к ошейнику Газона длинный поводок. Удобная это штука для начинающего. Можно, не подвергая себя опасности, держать собаку под контролем, не подходя к ней близко. С этого началась моя новая служба. Я сижу на одном конце пятнадцатиметрового поводка, Газон — на другом. Настороженно смотрим. Не верим друг другу. Как только я поднимаюсь и делаю шаг вперед, Газон вскакивает, ощеривается, рычит. Раньше, когда Федя был в строю, пес был более милостив ко мне. Оглаживать, правда, не позволял, хлеб из рук не брал, но все-таки подпускал вплотную к себе и не скалился, когда я с ним разговаривал. Видно, я и в самом деле не собачник. Заказана мне дорога в пограничные следопыты.

Раз десять пробовал я подступиться к нему со словами: «Хорошо, Газон, хорошо, хорошо», — и всегда он встречал меня как лютого врага. Целый день промучился с ним и ничего не добился. И бачок с мясным овсяным супом даже не понюхал.

Ребята, наблюдавшие за нами, безнадежно качают головами, жалеют меня: «Ну и работенка тебе попалась, Смолин. Кому-то из вас не сдобровать. Или Газон тебя разорвет, или ты его пристрелишь».

Верно, минуту назад я подумал: если Газон бросится на меня, придется уложить его автоматной очередью. Мне стало стыдно. Пусть будет что будет. С голыми руками надо искать дружбы с псом.

Всю ночь он подвывал, Я лежал неподалеку, завернувшись в плащ-палатку, и время от времени, не двигаясь, подавал голос: «Хорошо, Газон, хорошо». Ничего лучшего не мог придумать, Федя часто вот такими словами ласкал и поощрял собаку.

Утром я налил в пойлушку чистой воды и поставил в пяти или шести метрах от Газона. Он враждебно следил за мной, но не зарычал. Может быть, и ближе подпустил бы, но я не стал рисковать. Хорошо уже то, что не бросился на меня. Наверное, пойлушка смягчила его. Ведь он тысячу раз видел ее в руках Феди, Никогда она не раздражала его, только утоляла жажду.

Может быть, это и есть условный рефлекс? Похоже на то.