Очень быстро я сделал вывод, что у мужчины спонтанный пневмоторакс. Этот диагноз не был основан на клинических признаках и симптомах – просто с утра на лекции нам рассказывали именно о пневмотораксе, так что никакой другой вариант и не мог прийти мне в голову.

Прошло десять лет. Заканчивалась долгая смена в одном из беднейших районов города, и мой мозг был перегружен чужими мучениями, с которыми довелось столкнуться за день. Хронические боли, домашнее насилие, наркотическая зависимость, депрессия, причинение вреда самому себе и прочие несчастья были главной повесткой дня.

Много часов подряд я вникал в проблемы пациентов, вкладывая в работу всю душу. Но при этом я понимал, что о моем профессионализме будут судить не по тому, насколько хорошо я ставлю диагнозы или обращаюсь с больными, а по количеству достигнутых плановых показателей, которые недавно были введены очередной бессмысленной государственной директивой. Итак, под конец рабочего дня я читал газетную статью, где говорилось о том, что семейные врачи все как один охочие до денег лентяи, – и почти с радостью откликнулся на срочный звонок из регистратуры: администратор сообщила, что в приемной мужчина потерял сознание.

Вместо того чтобы помчаться на всех парах – ведь на кону человеческая жизнь! – я не спеша поднялся из удобнейшего кресла и поплелся в приемную. За последние десять лет от былого энтузиазма не осталось и следа – на смену ему пришло покорное смирение. И я не испытал ни малейшего удовлетворения от того, что на этот раз не ошибся с диагнозом.

В глубине души я надеялся обнаружить спонтанный пневмоторакс, чтобы героически вылечить попавшего в беду человека, но вместо этого наткнулся на пьяницу, вырубившегося прямо в детской игровой зоне. Используя опыт, накопленный за бесконечные пятничные и субботние дежурства в неотложке, я мастерски выпроводил подвергшегося интоксикации мужчину обратно на улицу.

Охваченный приступом ностальгии, я задумался: а что бы я в свои восемнадцать лет сказал о том человеке, каким в итоге стал? Захотел бы я вообще изучать медицину, зная наперед, как мало останется от юношеских надежд и оптимизма? Мне еще нет и тридцати, а я уже подозреваю, что работа врача ничуть не напоминает ту карьеру, которую я себе навоображал. Выставив пьяницу за дверь, я предложил ему прийти на прием утром следующего дня, когда он протрезвеет, чтобы провести детоксикацию организма.

– Я приду, док, – заверил он меня, засовывая в карман направление на прием.

Мы оба прекрасно знали, что он не явится на прием, но так у нас обоих появился хотя бы слабый проблеск надежды на то, что все изменится к лучшему.

Только не думайте, что этой книгой я пытаюсь вызвать у читателя сочувствие по поводу моих рухнувших надежд, и не делайте преждевременный вывод, будто я потерял сострадание и уважение к людям, рассчитывающим на мою помощь или совет. Скорее дело в том, что реальная работа семейного врача в неблагополучном районе сильно отличается от моих юношеских представлений о ней. Я больше не мечтаю о чудесных исцелениях и волшебных таблетках и уж точно перестал надеяться на возможность театрально воткнуть кому-нибудь иголку между ребер, чтобы вновь расправить съежившиеся легкие. Я признаю, что моя роль главным образом состоит в том, чтобы слушать и разделять боль, переживания и страдания сидящих передо мной людей. Я раздаю рекомендации и оказываю некоторую поддержку тем, кто в ней нуждается. Пожалуй, иногда мне и впрямь удается чуточку изменить жизнь пациента к лучшему. В этой книге я хотел бы искренне и в то же время непринужденно рассказать о том, какие радости, невзгоды и несуразицы поджидают современного семейного врача, являющегося частью Национальной службы здравоохранения Великобритании.