Ниврад. Это и будет его ключ. Кодовое слово, запускающее программу, и знак, который он включит во все коммуникации. Пароль, с помощью которого подпольщики будут узнавать друг друга, поскольку в случае опасности они смогут просто заявить, что это сокращение от одобренных Храмом «нив радости».

Ниврад. Даже в самом звучании этого слова было что-то победное.

Ему не терпелось поделиться своей находкой с Кассием.

Скажи «ниврад», написал Траффорд. По слову твоему узнают тебя.

Траффорду показалось, что румянец у нее на щеках горит ярче обычного.

Исповедник поднял ладонь, предупреждая Траффорда, чтобы тот подождал в дверях, покуда чтение не будет завершено. Пришлось Траффорду молча стоять на пороге и слушать священную околесицу. Отец Бейли сидел, закрыв глаза, с выражением неземного блаженства на лице, и гладил Чанторию по макушке.

– «Любовь есть любовь, и Бог, коего мы зовем Любовью, есть любовь, – с глубочайшей серьезностью читала Чантория. – Без Бога, который есть Любовь, мы не имели бы любви, но поскольку мы имеем любовь, то имеем и Бога, который есть Любовь, ибо сии двое суть одно, бессмертное и неделимое. Ныне, присно и во веки веков. Бог-и-Любовь един и милосерден, а усомнившиеся в сем будут стерты с лица земли и терзаемы адскими муками до конца времен. Таковы пути Любви».

– Благодарю тебя, дитя, – сказал исповедник, когда Чантория закрыла книгу. – Это было прекрасно. Моей усталой исстрадавшейся душе становится легче, когда я слышу сладостный голос праведной женщины, изрекающей божественные истины.

– Я счастлива тем, что доставляю вам утешение, святой отец, – ответила Чантория.

Только теперь Бейли перевел взгляд на Траффорда.

– Сядьте рядом с женой, – приказал он. – Главный исповедник – занятой человек. Едва ли он здесь задержится.

И правда, не успел Траффорд сесть и кивнуть Чантории в ответ на ее смущенную улыбку, как громкий стук посохом во входную дверь возвестил о приходе великого человека. Засим последовала отчаянная суета слуг в холле – и в комнате появился сам Соломон Кентукки в сопровождении четверых дюжих охранников.

– Я пришел! – объявил он, словно был самим раздающим визиты Господом Богом, а не одним из его авторитетнейших заместителей на земле.

Отец Бейли, Траффорд и Чантория немедленно пали на колени.

– Моя жалкая обитель недостойна такой чести, ваше святейшество, и я тоже, – сказал отец Бейли.

– Черт побери, ты прав, Бейли! – ответил главный исповедник и громко расхохотался. – Но, коли уж на то пошло, все мы недостойны в очах Господа, однако все надеемся когда-нибудь предстать перед ним в чем мать родила. Если бы я ходил в гости только к достойным, мне пришлось бы очень редко вылезать из дома! Ха-ха-ха! Я прав, черт возьми? Конечно, прав! Поцелуйте мои перстни.

Он протянул отцу Бейли свою большую, пухлую и мягкую правую руку. Все пальцы на ней были унизаны огромными сверкающими перстнями. Отец Бейли подполз к нему на коленях и по очереди поцеловал каждый из них. Затем великий человек переложил из руки в руку сияющую неоном митру, освободив для преклонения и лобызания второй комплект украшенных драгоценностями пальцев. Конечно, в присутствии столь высокого церковного чина Траффорд с Чанторией благоразумно помалкивали.

– Так вот она, та самая семья! – громко воскликнул Соломон Кентукки. – Я узнал бы ее, даже если бы увидел среди тысячи других семей! Ибо эти люди отмечены благословением Любви. Я чувствую Любовь!

– Аллилуйя! – возгласил отец Бейли.

– Аллилуйя! – эхом откликнулась Чантория.

– Встань, дитя, – сказал ей Соломон Кентукки.