– О Бог, о Любовь, о Бог-и-Любовь, – громко, нараспев произнесла Принцесса Любомила, не замечая волнения Траффорда, который пытался унять дрожь в руке, – надели нас священным умением быть собой, любить себя и быть такими, какими нам хочется. Дай нам силы мечтать и жить нашими мечтами, как ты повелел нам, о Господи. Каждый день – открытая дверь; дай нам мужество шагнуть за порог и не затворять ее за собой, чтобы и другие тоже могли войти. Ты создал меня по своему образу и подобию, Господи, и мой долг – любить себя так, как ты любишь меня. Я верю, что дети – наше будущее. Аминь.

– Аминь! – откликнулся круг, не жалея голосовых связок.

– Кстати, о детях! – продолжала Принцесса Любомила, точно затейник в летнем лагере, объявляющий выигрыш в лотерею. – Мне кажется, Траффорду есть что нам сообщить!

Все взгляды устремились на Траффорда. Конечно, ему следовало это предвидеть – разумеется, Принцесса Любомила не могла проигнорировать такое потрясающее событие, как рождение ребеночка, позволив его коллегам остаться непотрясенными, – но он все равно растерялся.

– Да, – промямлил он, – действительно… Чантория родила девочку.

– Ты что-то уж чересчур счастлив! – воскликнула Принцесса Любомила шутливым тоном, в котором звучала нотка стального сарказма, и добавила: – Девочку! Махонькую – вот такусенькую! Пусть у нее вырастут чудесные огромные бубики, а папочка даст ей денежек, чтобы сделать их еще больше!

Все от души рассмеялись, а потом посыпались поздравления. Траффорду кричали: «Молодчина!» и «Так держать!». Его хлопали по плечу, обнимали и целовали.

После этого на лице Принцессы Любомилы появилось выражение душераздирающего сочувствия, и она пригласила всех матерей, которые хотя бы раз теряли ребенка, погоревать вместе, ибо счастье Траффорда – исключительно удобный для этого повод.

– Я первая, – добавила она и зарыдала.

В течение долгих пяти минут Принцесса Любомила громко и витиевато сетовала на свою неизбывную скорбь и неисцелимую боль. Это не было чистым театром: Траффорд не сомневался, что Принцесса Любомила горюет о своих умерших детях не меньше, чем любая другая осиротевшая мать. Просто она выражала свои страдания гораздо громче любой другой матери. Вообще-то кричать было принято, и даже пары, ведущие интимную беседу, надсаживались изо всех сил. Храм утверждал, что громкость речи – надежное мерило ее искренности и что люди с тихим голосом недостаточно гордятся мыслями, которые они высказывают. По мнению Храма, истинно верующие должны были услаждать слух Любви звонким и радостным гомоном. Так что громко говорили все, но Принцесса Любомила как-то умудрялась перекрикивать остальных, и ее резкие, пронзительные гласные и нарочито искаженные согласные долбили Траффорда по барабанным перепонкам, точно удары молота.

– Я знаю, – заключила Принцесса Любомила, – знаю с абсолютной достоверностью, что мои маленькие детки не умерли: они сейчас с Иисусом, под крылышком Любви и в нежных объятиях Дианы. То, что меня не убивает, закаляет мой характер, каждое путешествие начинается с первого шага, и я стала лучшей, более сильной женщиной благодаря тем мукам, которыми Любовь сочла нужным истерзать мою беззащитную женскую грудь.