— Да, скотина я. И идиот. И балда, и олух. Каким был, таким и остался. Придурок неблагодарный, да?
— Да… То есть нет… В смысле… Прекрати! Издеваешься, да?
Подскочила, ушла к столу — слабый, далекий, как сквозь пелену, серебристый огонёк. Там хлюпала носом, суетливо шуршала какими-то бумажками. Очевидно, чтобы занять руки. И опять усталость. Проснулся — свеж был, как яблочко наливное. То, что из супермаркета в квартале от дома. Такое твердое, крупное, тяжелое, лежит на прилавке год и не портится. Свежее. Накачали всякой дрянью. Вот и Джозеф с утра был подобен этому яблоку, столь же искусственно возвращенный к физическому благополучию. А сейчас физиология опять намекала, что одной пищей духовной сыт не будешь, а неэкономно расходуемые силы имеют свойство подходить к концу.
— Совсем нет. Просто… Я был дурак, ага? Подозревал тебя черт знает в чем. Ты меня прости?
— Куда я денусь… Не бросать же тебя одного, бестолочь такую. Хотя в заднице мы с тобой… Ох, — в последний раз швыркнула носом и исчезла за густой сеткой темноты. Всё, кончилось счастье. Будем надеяться — до следующего раза, и пану Кшиштофу будет, о чем писать диссертацию. Утомленно откинулся на подушку и прикрыл глаза.
— Прорвёмся.
— Да. Кажется, прорвёмся. Ну я и размазня, — невесело рассмеялась. — Давненько не ревела. Ты меня тоже извини, что я тут сдуру лишнего наболтала. Но я пойду. Спать хочу, как собака. А раз уж теперь на работу не надо, то хоть отосплюсь.
— Всё-таки подожди, я с тобой.
— Ага, так тебя и выпустят отсюда, держи карман шире. Ты хоть встать сможешь? Личность дохлого вида?
Ну, во всяком случае, к Мэве возвратилась ее язвительность. В колледже её моровой язвой какое-то время называли. Потом перестали — кое-кому Джош чисто по-дружески, любя, начистил… лицо, хотя и полагал в глубине души, что прозвище дано не совсем уж безосновательно… Давно это было, и почти неправда.
И всё же выпустили. Не без небольшого взаимного недопонимания, разумеется, и с кучей строгих указаний, которые Джош спокойно пропустил мимо ушей, зная, сколь жадно им внимает Мэва. Эта спокойной жизни теперь не даст. В довесок вручили того замечательного зелья — целый флакон. Разводить по двадцать капель на стакан, пить десять дней перед завтраком. Ещё облагодетельствовали полным медицинским заключением на двадцать листов — вещь полезная, но читать ее Джош с Мэвой намеревались уже дома.
Глава 11.
— Да, пан, это Джозеф, — почти прошептал в трубку Джош. Мэва спит, ей не мешать. Умаялась за сутки напряжения. И постреляла, и понервничала, и поплакала, и все это со всей присущей экспрессией. И сейчас тихо сопит в комнате, а напарник здесь, на кухне, пристроился на табурете. Слепота после такого буйства красок казалась чуть ли не оскорбительной. Этакий звонкий щелчок по носу — знай место, знай! Как был идиот слепой, так и остался. Но уже завтра с утра можно будет повторить упоительное разнообразие. Джош снова почувствовал себя нормальным. Почти, но нормальным. А все-таки два часа Верхнего зрения в день — что умирающему с голоду карамельная конфетка. Только аппетит раздразнить. Впрочем, будь благодарен тому, что имеешь.
— Джозеф? Ну слава Свету, перезвонил! — Гауф на этот раз ответил сразу, словно предчувствовал звонок. Всего пара гудков, и вот. — Я вчера весь издёргался, думал, бросил парня в беде, чуши ему наговорил, а он пойдёт и застрелится, скажем. Джерому звонил. Что у вас там стряслось? Он сам толком не знает, ничего мне не объяснил.
— Так в двух словах и не расскажешь. Про Беккера знаете? Нет? Беккер мертв. Про Мэву? Нет, Мэва жива, тут порядок. Просто нужна помощь. |