— И один живете? — дрожь не оставляла. И Цезарь волнуется.

— Один как перст в поле!

— А работа? Работаете… Нет, не работаете же нигде? — Что-то Джош совсем туго начал соображать. Это ему Верхние подкинули местечко в лавке и комнатушку рядышком, а вот единственное, на что может рассчитывать этот несчастный — жалкое пособие-подачка какой-то там от социальной службы простецов.

— Я же слепой, чё, не видите? Так дадите злотый? — в гнусавости голоса проступило раздражение. Нет, Джош не видел, но опять осенний ветер пробрал до костей. Холодно… ноябрь…

— Да-да, сейчас…

В кошельке пять отделов — для мелочевки-грошей, для бумажных десяток, для двадцаток и пятидесяток, и самый последний — 'н/з'-шная сотенка злотых на всякий случай. Джош дрожащими пальцами пошарил в 'сотенном' отделе. Нащупав руку слепца, всунул в скрюченные артритом чужие пальцы купюру. — Вот, возьмите…

Узловатые пальцы удовлетворенно разжались, отпуская почти невольного благодетеля. Солнце, видимо, зашло за тучи, поскольку стало еще холодней. Легонько дернул шлейку — Цезарь понял без слов, торопливо, поспешно повлек хозяина подальше от неприятных запахов канализационной вони и перегара, от дребезжания чужого голоса и запоздалого испуга.

Внезапно Джош с кристальной ясностью осознал, что именно его напугало — он сам, бывший оперативник Джозеф Рагеньский, мог сейчас стоять на месте этого бедняги со стаканчиком для подаяний и отчаянно цепляться за прохожих, выпрашивая мелочевку на еду и операцию, мог спиться с тоски и от безысходности. Мог ведь. Могли вообще бросить на произвол судьбы, могло не быть матери, бывших коллег, пусть они хоть трижды из-под палки приходят помочь — но приходят же. Бесплатно. А есть еще социальный работник, есть работа в лавке и деньги. Могли быть улица и грязь.

Впервые Джош почувствовал благодарность к Верхних, какими бы непорядочными не казались иной раз их поступки. Нет, на самом деле с Джошем бы не случилось того, что случилось с этим калекой… В конце концов… нет, не случилось бы в любом случае! Но…

До конца рабочего дня Джош пребывал в подавленном настроении. Хотя следует признать, Цезарь существенно сгладил переживания, внес в жизнь отдела приятное оживление. Более того, в отделе он вызвал настоящий ажиотаж, словно бы никто собак в жизни не видел, или Цезарь как минимум — ручной бронтозавр! Каждый встречный спешил потребовать у пса лапу, потрепать бедолагу за уши, погладить или попытаться угостить сандвичем. Впрочем, Гай Юлий, полностью подтверждая свое право на благородство имени, держался с императорским достоинством, терпеливо снося непривычные приставания и ласки, а от вредных его собачьей природе угощений стойко отказывался — выдрессирован он был просто отлично. В общем и целом до обеда в кабинете Джоша перебывал весь Отдел, страждущий лично познакомиться с 'новым оперативником'. Нормально поработать так и не дали, так что Мэва с Джозефом почли за благо прямо в обеденный перерыв отправиться в разъезды.

Джоша интересовал подвал маньяка, и он собирался браться уже за серьезные…ну, скажем так, изыскания. Своими методами. И — в отсутствие свидетелей. От Мэвы ему требовалось только одно — чтобы она показала Цезарю дорогу. Она и показала — от отдела до автобусной остановки, двадцать минут тряски и маринования в пробках, и десять минут запаха бензиновых паров, гниющей в лужах травы и возбужденного дыхания пса. И наконец тот коттедж в два этажа под недоумевающее мэвино 'А нельзя было просто 'прыгнуть?''. Нельзя было. Цезарь запоминал маршрут. Поэтому по-настоящему Джоша 'место преступления' в данный момент не интересовало, он вяло побродил по этажам, потрогал пыльные корочки книг и тяжелые ритуальные ножи.