Законопослушная, всегда следующая должностным инструкциям Мэва ах задохнулась от возмущения:

— Идиоты! Видит Свет — идиоты! Оба! Мало того, что это прямое нарушение должностных обязанностей… Так поглядите, к чему привело!

— Ладно, ладно… — примирительно кивнул Джош. — Идиоты, особенно я. Но я всего лишь имел ввиду, что здесь он соврал, что это вполне естественно. Что-то другое…

— Тогда снова прослушаем запись?

'…Я проводил перекличку патрулей…. Но я думал, ты просто забыл или после 'выезда' решил не заскакивать лишний раз в отдел…' Фразы. Собственный голос на записи звучал непривычно и чуждо — глухой, хрипловатый. Неприятный. '…Нашли тебя с этим выродком… Правда, барьер у него серьезный стоял — еле пробились…' И опять тот же незнакомо-собственный голос. Я не я. Или нет, правильней — я, я и еще раз я. Кукла для обряда вуду — голос есть, человека нет. Или человек есть, но вокруг пусто — темнота. Отвратительное раздвоение. Потом Мэвин голос. Трещит, как при радио-помехах. 'В каком состоянии находился Джош?..' Вот здесь — теперь чувствуется: фальшь и неуверенность. 'Я…э… не могу… в смысле, с ним Алекс занимался. Я не знаю…' Как это должно было выглядеть? Как это… Снова чужой, со стороны голос — запись пошла по кругу: '…Я думал, ты нас узнал…'.. А я к тому времени уже ослеп… ослеп… ослеп…

/…Свет любил Джоша. Но слишком уж извращенно. В голове было пусто и больно, когда выворачивали наизнанку и натягивали, словно перчатку, когда полоскали мозги, как грязное белье, а потом отжимали и развешивали сушиться. Попутно переговаривались, обсуждали Джоша высокими птичьими голосами.

— Ну же, парень, расслабься! Опусти блок! Я всего лишь гляну. Ничего, ничего… — Так бормочут, когда что-то сосредоточенно паяют или складывают паззлы — отстраненно, почти безразлично.

— Нам не пробить блок! Может, оставим? — а это — целая птичья стая, заполошная и суетливая.

— Рафаил, вы неверно оцениваете его состояние… — профессорский баритон.

— Ему не должно быть слишком больно. Мы не делаем ничего такого… — тот, задумчиво-отстраненный.

— Ага, ломаем блок… Ничего такого, конечно. И совсем не больно… — елейным голоском пропел еще кто-то из шумной птичьей стаи. И сорвался на яростный, непривычный в Верхнем крик. — Убьете парня!

А меж тем боль становилась просто невыносимой — ввинчивались в висок тупые сверла, да еще темно. Да еще спорят, теперь обсуждая каких-то там к черту Темных… на потолке тени…

— Мне… больно. Очень.

И голос был чужим, откуда-то извне. Это рядом тоже кто-то мучается? Кто? У кого голос настолько слаб, что почти невозможно разобрать во всплесках спора?

— Скоро перестанет болеть, потерпи. Мы почти все сделали. Ты молодец… Скоро будешь спать… — Утешали. И Джош понял, что утешают его — ласково перебирали волосы на затылке, где было всего больней. Значит, и жаловался тоже сам Джош. — И спать, и отдыхать. И твоя Луиза придет. И твоя мать. Хочешь с ними поговорить? Нет? А чего хочешь?

Голос убаюкивал, обещал покой и позволял наконец расслабиться. И Джош признался:

— Спать хочу. Только при свете. Можно включить? И чтобы уже перестали… — И в это безвольное размягчение, когда Джош не ожидал и не успел заслониться, они и ударили. Да так, что оставалось только взвыть волком и перестать быть.

Сквозь небытие торжествовали:

— Получилось! Это совершенно точно обряд открытия Источника! Нейтрального! Обратите внимание, четвертый, в ногах у парня, Светлый! Видите? Совершенно определенно Светлый! Откуда бы ему там взяться… А вот это — чаша Валира! На гравюрах она именно так выглядит… Есть она в описи вещдоков? Нет! Найти! Это же мощнейший артефакт! Это же… находка века!

Чему они радуются?…

— Пусть парень отдыхает.