Володьке казалось, что он в любом случае найдет там что-нибудь стоящее, полезное для себя. Мечтая о трофеях, он перевернулся со спины на живот, подвинул к себе котелок и стал вынимать из него рыбу, разламывать и есть.

Он насытился и окончательно решил, что лежать здесь толку никакого, лучше прошвырнуться к той дороге. Десять километров для такого ходока, как он, – сущий пустяк. И часа через полтора-два он доберется туда. А после, перейдя дорогу, он отправится на хутор, в котором жил когда-то лесник. Хутор стоял так далеко от дороги, что подходов к нему уже почти не осталось ~ все заросли. Туда мог попасть только знающий человек, каким и считал себя Володька.

«Там, на хуторе, я и заночую. Поживу недельку, может две, оттуда направлюсь куда-нибудь еще. Слава Богу на носу лето, холодов не предвидится, ночевать можно где угодно. Соли у меня достаточно, есть спички, зажигалка. У меня при себе все, что только может понадобиться». А на хуторе у Володьки был небольшой тайник, там он спрятал две трехлитровые банки с салом, варенье, крупы и даже бутылку водки. «На хуторе я и водочки попью!..»

Какой сегодня день и какое число, Володька не знал, календарь он не вел.

Сборы, как всегда, много времени не заняли. Володька помочился на костер, затем тщательно затоптал еще тлеющие головешки, забросал кострище травой, и вряд ли можно было бы определить через пару дней, что здесь, на берегу маленькой речушки, впадающей в Припять, кто-то сидел. Володька закинул вещмешок за плечо, взял в руки удочки, спиннинг и, поглядывая по сторонам, двинулся по одному ему известной тропинке к густому ельнику. За ельником начиналась дубовая роща, за ней .протекал небольшой ручей, который можно перейти по камням, даже не замочив ноги. Володька сам выложил эту каменную переправу, и только он знал о ее существовании. А за ручьем поле, а дальше кустарник, лес и дорога.

Володька посмотрел на часы. Они показывали одиннадцать. Кондаков прикинул, что даже если не станет спешить, то часам к двум окажется на месте. У него была и другая цель: он хотел зайти на заброшенную пасеку, где в двух ульях еще водились пчелы, и, если повезет, поживиться медом. При мыслях о тягучем, ароматном, золотистом меде Володьке захотелось его так мучительно, что даже острый кадык дернулся. Сильнее всего хочется того, чего нет. Правда, связываться с пчелами он не очень любил после того, как в прошлом году нарвался на лесных пчел. И тогда, точно так, как и сейчас, ему захотелось меда. Но меда он не поел, а пчелы его искусали до такой степени, что старуха, живущая в выселенной деревне в крайней избе, чуть не умерла от страха, когда увидела Кондакова с распухшими, огромными, как лопухи, ушами, с заплывшими глазами. Он тогда едва выжил. И если бы не успел добежать до ручья и броситься прямо в одежде в воду, наверное, ему пришел бы конец.

…Целый рой вырвался из дупла и набросился на него. Пчелы гудели, лезли в волосы, под кепку, в нос, в уши, кусали за руки, даже набивались в сапоги.

Володька кинулся бежать. Он мчался через кусты с дикими воплями, а рассерженный рой шлейфом тянулся за ним, жаля и жаля. Володьку спас ручей. Прямо с берега он плашмя упал в воду. Хорошо, что воды было выше колена, и он смог погрузиться в нее с головой. Даже под водой ему чудилось, что пчелы продолжают впиваться в его тело. Он барахтался в ручье около часа, пока наконец пчелы не отстали. Он, шатаясь, вылез из воды, безумным взглядом обвел все вокруг. Он чувствовал, как глаза заплывают, как кожа на лице натягивается, гудит от прикосновения, словно камера футбольного мяча. Ему казалось, она вот-вот лопнет. Пальцы на его руках стали похожими на сардельки – настолько они распухли. Вдобавок они почти не гнулись. «Надо брести к людям», – подумал тогда Кондаков и судорожно стал вспоминать, где здесь неподалеку есть люди.