После чего, как был, с папиросой в зубах, пырнул таксиста в бок своим самодельным охотничьим ножом, кованым, закаленным по особому рецепту, острым как бритва и не боящимся ничего — ни костей, ни гвоздей, ни других лезвий. Хороший был нож, и в таксиста он вошел, как в мягкое масло, по самую рукоятку, — у того только глаза выпучились да челюсть отвисла. Из открытого рта выплеснулась струйка темной крови, стекла по подбородку, и таксист молча повалился грудью на баранку.

— Четыре сбоку, ваших нет, — сам не вполне понимая, что, собственно, имеет в виду, сказал ему Горка и погасил в салоне свет, а потом, дотянувшись, выключил фары и габаритные огни.

Под монотонный шорох бьющего в окна снега он спокойно и методично, никуда не торопясь, обобрал мертвеца, присвоив выручку и, главное, документы — права, техпаспорт и прочую макулатуру. После этого Горка закурил и вышел из машины.

Кругом было темно, хоть глаз коли, и в темноте падал снег — уже не такой мокрый, как днем, но не менее противный. В отдалении сквозь косую сетку метели тускло светились окна каких-то пятиэтажек, горели фонари — еле-еле, вполнакала. Дымя папиросой и озираясь, Горка обошел машину спереди, открыл дверцу и, взяв за воротник, выбросил тело водителя на дорогу.

В Серебряных Прудах он заправил машину, а в Михайлове бросил ее и пересел на рейсовый автобус, которым без проблем добрался до Рязани. Оттуда продолжил свой путь на северо-восток — где на электричках, где на попутках, — и, только добравшись до Нижнего и вконец вымотавшись от такой езды, позволил себе сесть в поезд, который шел в его родные края.

Жить Горке Ульянову оставалось совсем недолго, но, окрыленный удачей, он об этом даже не подозревал.

Глава 3

Негромко постучав и, как всегда, не дожидаясь ответа (которого никто давать и не собирался), в кабинет вошла секретарша — пожилая, некрасивая, но зато толковая и внушающая доверие. Доверие она внушала всем без исключения, начиная с крикливых местных теток, явившихся на прием к мэру качать права и толком не представляющих, чего они, собственно, хотят, до проверяющих всех мастей и рангов, даже правительственных чиновников из самой Москвы. Упомянутые тетки (а заодно и дядьки) немедленно проникались к секретарше теплыми чувствами и видели в ней свою заступницу (каковой она действительно являлась, но только изредка, когда дело того стоило), а проверяющие, бросив на нее один лишь взгляд да перебросившись парой ничего не значащих слов, сразу понимали, что при такой секретарше и начальник, то бишь мэр, непременно должен быть человеком солидным, значительным, компетентным и уважаемым — именно таким, какой требуется поселку Волчанка для дальнейшего развития и процветания. Наличие в приемной вместо длинноногой вертихвостки этой пожилой, благообразной, неизменно внимательной и вежливой дамы сразу расставляло все точки над «i», убеждая посетителей в том, что официальное лицо, занимающее кресло главы поселковой администрации, — это именно официальное лицо, а не какой-нибудь сластолюбец, привыкший разводить шуры-муры на рабочем месте.

Помимо редкого умения внушать доверие не только к себе, но и к своему начальству, секретарша обладала целым букетом иных, не менее ценных достоинств. Она, к примеру, прекрасно заваривала чай и кофе, а также пекла отменные пироги со всякой всячиной, которыми регулярно и безвозмездно потчевала не только своего начальника, но и весь личный состав поселковой администрации. К этому все давно привыкли и воспринимали как должное. Да и чему тут было удивляться? Алевтина Матвеевна была бездетной вдовой, и заботиться, кроме своих сослуживцев, ей было не о ком.

В прошлом была она не просто баба, мужняя жена, а матушка. В смысле, попадья. Привез ее сюда, понятное дело, супруг, отец Андрей. как же, дай бог памяти, была его фамилия? Ну вот, уже и не вспомнить.