Беда описаний в том, что писатель вынужден переводить нечеткие движения рук в застывшие, непокорные слова. И все же рискну. Гимнастический комплекс напоминал подмостки пятнадцати футов в высоту, состоящие из двух перевернутых букв V и резной поперечной балки. Четыре стороны V представляли собой лестницу, горку без перил и две горки с перилами. Время не пощадило резных украшений, и к тому времени как гимнастический комплекс появился на нашем школьном дворе, вы легко проползли бы по перекладине на животе, а те, кто посмелее — сидя; один мальчик, чье имя некогда гремело, а ныне кануло в историю, умудрился преодолеть ее на прямых ногах.

Даже рыхлый пожилой джентльмен, клюющий носом над своей «Таймс», должен понимать, что гимнастический комплекс просто создан для игры в догонялки: по лестнице вверх, по воздуху на руках и вниз по горке, причем бегущий впереди наступает тебе на руки, бегущий сзади пихает в спину, а в завершение на голову съезжают сразу несколько твоих товарищей. Однако самое увлекательное ждет, когда препятствие пройдено. С поперечной балки свисали качели, но мы летали на них, как гимнасты на трапеции. Разбегаешься, хватаешься за веревку, перемахиваешь через двор и спрыгиваешь, оставляя веревку тем, кто сзади. Это кульминация игры, а жизнь предлагает не так много радостей, сравнимых с игрою. Если хотите продлить блаженство, как-нибудь повисите на трапеции весной, часов в девять утра — и вы почувствуете себя на несколько месяцев моложе.

Детство не самое счастливое время в жизни; лишь ребенок, еще не знающий, что все в жизни конечно и все имеет свою цену, бывает совершенно счастлив.

Окна гостиной выходили на площадку, и, должно быть, матушке не раз довелось ужаснуться, узрев своих отпрысков, свисающих с перекладины в пятнадцати футах от земли или распластанных на ней под весом старших товарищей. Однако она и виду не подавала. Матушка придерживалась доктрины, гласящей, что дело матери — не избегать ран, а исцелять их. В этом отношении она была праведной викторианкой, верившей в главенство отца. Ибо воспитание детей в те времена было мужской заботой. Отец не мешал матери усердно лепить из нас маленьких лордов Фаунтлероев, но делал все от него зависящее, чтобы свести ее усилия на нет. От нас требовалось быть храбрыми и бесшабашными сорванцами, и мы отлично с этим справлялись.

Будь я психоаналитиком, решившим потратить свое бесценное время на эдвардианского писателя Милна, я пришел бы к выводу, что все, что он совершил и чего не совершил, черты личности, проявляющиеся в его книгах и скрываемые им в частной жизни, берут начало от его детского недовольства своим внешним видом.

Я вспоминаю песенку из водевиля тех лет, припев которой недвусмысленно предлагал: «Отрежь свои кудри». Возможно, автора песенки вдохновили мои страдания. Возможно также, что невосприимчивость моей матери к этому призыву определила — к добру или к худу — многое в моей жизни.

Иногда люди называют меня везунчиком, подразумевая ту счастливую, успешную и лишенную невзгод жизнь, которую я, по их мнению, веду. В их тоне содержится намек (я и сам грешен, ибо именно в таком тоне звучит мой внутренний монолог, обращенный к сопернику по гольфу), что, будь удача не так щедра ко мне, еще неизвестно, достиг бы я того, чего достиг. Фортуна порой слишком добра к отдельным индивидам, которые не устают утверждать, будто всего в жизни добились собственными руками. Что вы, что вы, мадам, моя карьера — целиком моя заслуга, каждый пенни, который я потратил, достался тяжким трудом, и я ничем не обязан советчикам и покровителям. Нет ничего абсурднее подобного утверждения. Мне ни разу не доводилось, прогуливаясь по Шефтсбери-авеню с пьесой под мышкой, повстречать человека, рыщущего в поисках пьес. Ни одна из моих работ не удостаивалась поддержки королевских особ или епископа. Эти дары фортуна приберегла для моих более удачливых собратьев.