Алан Александр Милн. Слишком поздно
Памяти Кеннета Джона Милна, который терпел худшее во мне и которому я обязан лучшим во мне
Вступление
Читая биографии известных людей, я не раз замечал, что первая половина всегда интереснее. Наблюдать за превращением младенца с пальцем во рту в молодого политика с кукишем в кармане куда увлекательнее, чем следить, как из прожженного интригана вырастает вальяжный член кабинета министров. Такой поворот предсказуем, как предсказуемо то, что композитор, написавший одну оперу, скорее всего, напишет и другие, и его слава (что менее предсказуемо, но ничуть не удивительно) будет расти. Равно как нет ничего удивительного (впрочем, и особенно интересного) в том, что любой мало-мальски известный человек вращается в кругу других известных людей, к примеру, обедает с леди Х. Нас занимает другое: что привело человека к сочинению опер. Поведайте нам, почему мальчик стал аптекарем, расскажите, как аптекарю пришло в голову сочинить «Эндимион», но позвольте самим догадаться, что автор «Эндимиона» встретит Вордсворта и Шелли, и они воспримут как должное его «Оду к соловью». Вовсе не пустое тщеславие заставляет думать, что наше детство интересно другим. Должно быть, многие задавались вопросом: почему человек, который пришел чинить телефон или кресло, избрал этот путь? Почему именно кресла и телефоны, а не что-то иное? Наши адвокаты и доктора: какое событие или чье влияние заставило их стать теми, кем они стали? Художник, с которым мы на короткой ноге, неожиданно роняет: «Помню, когда я был школьным учителем в Истбурне…» — и мы потрясены, как если бы он заявил: «В те дни, когда я добывал золото в Карпатах…» Так вот, оказывается, с чего он начинал! Как интересно! Испытывая интерес к ранним годам других, я испытываю равный интерес к собственному детству и юности. В этой книге, как и во всех остальных моих книгах, я потакаю автору. Что бы ни подумал читатель, автор не должен заскучать. Мне нравится оглядываться на прошлое, и если другим доставляет удовольствие заглянуть ко мне через плечо, я радуюсь, как и мои будущие издатели. Впрочем, давайте будем честны: прежде всего я забочусь о себе. Вряд ли издатели испытывают такую же радость. А если испытывают, то весьма немногие. Однажды мне выпала честь познакомиться со знаменитым игроком в гольф. Нас представили друг другу, но мое имя ничего гольфисту не говорило. — Писатель, тот самый, — счел нужным добавить наш общий знакомый из лучших побуждений. — Да-да, конечно, — занервничал гольфист. На большее я и не рассчитывал, однако знакомый не унимался: — Как же, известный драматург, «Мистер Пим проходит мимо»! Неожиданно гольфист просиял: — Так вы знакомы с актрисами!.. Я знаком со многими актрисами, но перед вами — автобиография писателя, а не книга об актрисах. Сомневаюсь, что она встретит теплый прием в стане гольфистов. Вероятно, название книги требует разъяснений. Я вовсе не хочу сказать, что, имей я возможность начать жизнь заново, я стал бы инженером, священником, биржевым маклером или более нравственным человеком, а теперь, увы, слишком поздно что-нибудь менять. Оно означает лишь, что ребенок вырастает из окружения и наследственности, взрослый мужчина — из ребенка, писатель — из взрослого мужчины. И что слишком поздно сейчас — впрочем, как и сорок лет назад — становиться другим писателем. Я говорю об этом без сожалений, равно как и без самодовольства. У современных критиков принято обвинять одного автора в том, что его книга не похожа на книгу другого, пеняя ему на то, что не пишет в стиле, для него чуждом. Того, кто принадлежит к праздному классу, убеждают сесть в автобус и прокатиться в район Уайтчепел-роуд, посмотреть, как живет беднота. |
