И страшно зол на меня за это. Я прекрасно знаю, что тебе было тяжко со мной. Мое присутствие постоянно тяготило тебя.
— Вернее сказать, я не создана, чтобы жить в семье.
— Тебе было несносно мое присутствие. Ты уехала, чтобы освободиться от меня.
— Не будем преувеличивать. Ты меня не притесняла. Нет, просто я хотела испытать, смогу ли жить самостоятельно.
— Теперь ты это знаешь.
— Да, теперь знаю, что могу.
— Ты счастлива?
— Вот одно из твоих выражений. Для меня оно лишено смысла.
— Тогда, значит, ты несчастлива. Она ответила с вызовом:
— Меня моя жизнь вполне устраивает.
Работа, развлечения, кратковременные связи — я нахожу такое существование бесплодным. Ей свойственны взрывы грубости, нетерпимости — и не только по отношению ко мне. Это, на мой взгляд, признак какого-то неблагополучия. А отказ от любви — это тоже, конечно, по моей вине: моя сентиментальность внушила ей отвращение, она изо всех сил старалась не стать похожей на меня. В ее манерах есть что-то напряженное, почти отталкивающее. Она познакомила меня с некоторыми из своих друзей, и меня поразило, как она держит себя с ними: всегда настороже, не идущая на сближение, резкая. И смех ее звучит невесело.
20 марта. С Люсьенной что-то не так. В ней есть, я не решаюсь написать это слово, оно внушает мне ужас, но это именно то слово: злость. Насмешливая критиканка, которой не попадайся на язычок, — такой я знала ее всегда. Но с каким ожесточением разбирает она по косточкам людей, которых именует своими друзьями. Ей нравится говорить неприятности, хоть порой и справедливые. В действительности — эти отношения не выходят за пределы простого знакомства. Она прилагает все усилия, чтобы показывать мне людей, но в сущности очень одинока. Злость — это орудие самозащиты. От кого? Нет, это совсем не та сильная, жизнерадостная, уравновешенная девушка, какой она мне представлялась в Париже. Неужели я упустила их обеих? Нет, о нет! Я спросила:
— Ты, как и отец, считаешь замужество Колетты идиотским?
— Ее брак таков, каким должен был быть. Она мечтала только о любви: и неизбежно влюбилась в первого попавшегося парня.
— Я виновата в том, что она стала такой? Она рассмеялась своим безрадостным смехом:
— У тебя всегда было преувеличенное представление о своей ответственности.
У нее я тоже спросила:
— Какой ты видишь меня?
Она взглянула на меня с удивлением.
— Я хочу сказать: как бы ты описала меня?
— Ты француженка до мозга костей. Кроме того, ты большая идеалистка. Ты беззащитна — это твой единственный недостаток.
— Единственный?
— Ну да. А в остальном ты живая, веселая, милая, Довольно краткое описание. Я повторила:
— Живая, веселая, милая… Казалось, она смутилась:
— А ты сама какой видишь себя?
— Похожей на болото. Все поглотила тина.
— Ты еще найдешь себя.
Нет, и это, наверное, самое худшее. Правда, я понимаю теперь, какое уважение испытывала в глубине души к самой себе. Но все те слова, которыми я пыталась его упрочить, убил Морис. Он отверг ту меру, которой я мерила себя и других. Мне никогда не пришло бы в голову спорить с ним, то есть с самой собой. Теперь я спрашиваю себя: во имя чего следует предпочитать внутреннюю жизнь жизни светской, созерцательность — легкомыслию, преданность — честолюбию? У меня было одно стремление — давать другим счастье. Но Морису я не дала счастья. Дочерям — тоже. Итак? Я больше ничего не знаю. |