Он запнулся, смущенный тем, что расхваливает Ноэли в моем присутствии. Нужно сказать, что мой вид не предвещал ничего хорошего.

Вторник, 5 октября. Теперь, хотя Колетта уже выздоровела, я все равно провожу у нее довольно много времени. Несмотря на ее ласковость, я чувствую, что рискую скоро надоесть ей своей заботой. Когда столько времени живешь для других, очень трудно перестроиться и начать жить для себя. Не следует попадать в ловушку преданности. Я очень хорошо знаю, что слова «давать» и «получать» взаимозаменяемы. Как мне было необходимо сознание того, что я нужна моим дочерям! Здесь я никогда не обманывалась. «Ты удивительная, — говорил мне Морис (он говорил это так часто и по стольким поводам), — потому что для тебя делать удовольствие другим — прежде всего удовольствие для себя самой». Я смеялась: «Да, это разновидность эгоизма». Какая нежность в его глазах: «Самая прелестная на свете».

Среда, 6 октября. Вчера мне привезли стол, который я выбрала в воскресенье на «блошином рынке». Настоящий фермерский стол сучковатого дерева, кое-где чиненый, массивный и широкий. Мне было грустно вчера вечером. Кино, нем бута л — я скоро устану от такого режима. Но несмотря на это, я предвкушала, как Морис обрадуется утром. Он и правда поздравил меня. Но что же это? Десять лет назад я уставила нашу комнату, пока он навещал больную мать. Вспоминаю его голос, лицо: «Как нам будет хорошо, как мы будем счастливы здесь!».

Он разжег яркий огонь в камине, сходил за вином и опять принес мне алые розы. Сегодня утром он все рассматривал, хвалил с видом человека, решившего — как бы это сказать? — проявить добрую волю. Неужели он действительно переменился? В каком-то смысле его признание успокоило меня: у него любовная история, и это все объясняет. Но могла ли случиться эта история, останься он прежним? Я это предчувствовала, и в этом была одна из смутных причин моего сопротивления: невозможно изменить свою жизнь, а самому остаться прежним.

Деньги, блестящее общество — он просто пресытился. Когда мы перебивались кое-как, моя изобретательность приводила его в восторг: «Ты удивительная». Простой цветок, хорошее яблоко, пуловер, связанный мной, — казались сокровищами. Что ж, в этой общей комнате, которую я обставляла с такой любовью, нет ничего особенного по сравнению с апартаментами Тальбо. А с квартирой Ноэли? Какая она? Конечно, роскошнее нашей.

Четверг, 7 октября. В конце концов, что я выиграла от того, что он говорит мне правду? Теперь он проводит ночи с ней — это их устраивает. Я спрашиваю себя… Но это слишком очевидно. Хлопнувшая дверь, стакан виски — все было сделано обдуманно. Он спровоцировал мои вопросы. А я, бедная дура, поверила, что он все сказал мне из преданности… Боже мой! Злиться — как это больно! Я думала, что не справлюсь с этим до его возвращения. Но на самом-то деле у меня нет никаких причин доходить до такого состояния. Он не знал, с чего начать, он хитрил, стараясь выйти из затруднительного положения. Это не преступление. Все же — я хотела бы знать: он заговорил ради меня или ради собственного удобства.

Суббота, 9 октября. Сегодня около половины одиннадцатого зазвонил телефон. Тальбо спрашивал Мориса. Я ответила:

— Он в лаборатории. Я думала, вы тоже там.

— …То есть… я должен был там быть, но у меня грипп. Я думал, Лакомб уже вернулся, я позвоню ему в лабораторию. Извините, что побеспокоил вас.

Последние фразы были произнесены скороговоркой, очень оживленно. Я же слышала только это молчание. «…То есть…» И опять молчание. Я застыла, устремив взгляд на телефон.