Я несколько раз судорожно срыгнул, пытаясь унять тошноту. Уже неделю я не мог нормально поесть, и мне очень не хотелось и в этот раз оставлять свой ужин в миске для блевотины.

Наконец, рвотные позывы утихли, зато по внутренностям начала разливаться изжога. Кое-как перетерпев первый приступ, я собрался с силами и продолжил:

- Не в этом случае. У нас, конечно, есть свои секреты. Но они касаются в основном времён исторических. Что до начала сущего, то тайная и явная история Церкви в этих вопросах говорят оно и то же. Разница, кхм, в деталях.

Я почувствовал, что желудок всё-таки не может удержать ужин внутри, и вытошнил его в миску.

Тангрэйм посмотрел на меня почти с сочувствием. Его молодость прошла в казарме, где не бывает другой еды, кроме обычного солдатского пайка из чёрных водорослей. Их невозможно удержать в желудке больше десяти минут, так что после приёма пищи вся казарма лежит и стонет, пытаясь успеть переварить хоть что-нибудь. Мне повезло больше: я начинал службу офицером третьей категории, и мне полагалось свежее мясо с поля боя. Я вспомнил сладкий вкус человечины, и почувствовал, как рот наполняется бессильной голодной слюной. Всё-таки надо как-то поддерживать себя. Особенно сейчас. Хватило бы чашки отвара с кровью. Но паломников на острове сейчас нет, и обычное приношение служителям Церкви - немного крови из вены - временно недоступно.

Проклятый Тангрэйм. Как некстати его сюда принесло.

- Это, кстати, тоже часть Наказания, - я показал на миску. - В мире, откуда нас изгнали, пища разнообразна, её вкус приятен, и она не терзает желудок. Водоросли там растут прямо из земли, а среди них ходят существа, чья плоть слаще человеческой...

Тангрэйм усмехнулся.

- Да, я знаю. Очень красивая сказка. Хотя - не слишком ли жестоко рассказывать её крестьянам, жующим чёрные водоросли, и мечтающим о лишнем глотке пресной воды?

- Мы должны помнить, какие блага мы потеряли по вине наших предков, мне пришлось перейти на шёпот. Опустошённое чрево гнало по всему телу волны боли, и мне было трудно говорить.

- Да, разумеется, чувство вины помогает простолюдинам смириться со своим положением... но ведь мы оба - не простолюдины, не так ли? Зачем нам обсуждать эти сказки?

- Это учение Церкви, - выдавил из себя я. Боль немного отпустила, но перед глазами всё ещё плавали розовые круги.

- Но ты же разумный человек, - раздражённо произнёс Тангрэйм, и тут же громко испустил газы, - и не можешь всерьёз соглашаться с тем, что противоречит здравому смыслу. Ну вот хотя бы: если бы мы происходили из мира, где пища принимается безболезненно, мы были бы лишены способности её отрыгивать, не так ли? Было бы достаточно того отверстия сзади, чтобы избавляться от остатков, - он грубовато хохотнул, но это меня не обмануло. Этот любитель абстрактных рассуждений доверял своему интеллекту больше, чем хотел бы показать.

- Я не смею обсуждать учение Церкви, и не намерен шутить на эту тему нехотя отозвался я, прекрасно понимая, что мой ответ звучит жалко.

- Ну конечно, ну конечно! - Тангрэйм был явно доволен. - И всё же в свитках, написанных секретным письмом...

- В Священном Алфавите нет ничего секретного, - я показал рукой на потолочную роспись. Просто он сложен для писцов, а начертания знаков необходимо изображать точно. Поэтому Церковь разрешила светские письмена.

Тангрейм посмотрел на потолок и поморщился. В его горле что-то булькнуло, но он удержался.

- Какие-то пятнышки и кляксы. И они не очень-то отличаются друг от друга.

Я пожал плечами. Желудок, кажется, немного затих.

- Да, светские алфавиты удобнее. Но это - священные Знаки, оставленные нам нашими Судьями. Нам, служителям Церкви, запрещено заниматься светскими науками, но эти письмена мы изучаем, потому что они необходимы для всеобщего спасения.