Чего быть не может!

И отчего ум за разум заходит!

Как же во всем этом разобраться, когда все так перепутано — два колье, оба с вмятиной, оба подлинники и все они по нескольку раз изымались?!

Или в того Фирфанцева стреляли не раз, а больше, и он каждый раз прикрывался от убийц новым колье? И каждый раз, как на нем образовывалась вмятина, то колье изымали?..

Что за чушь такая?!

Нет, тут, как говорится, разом проблемы не решить. Тут нужно разбираться предметно!

И предмет тот — изделие номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать в каталоге Гохрана: колье в форме восьмиконечного многогранника, с четырьмя крупными, по три карата каждый, камнями по краям и одним, на десять каратов, в центре...

Но нет — не прибили его! Жив покуда Яков, хоть почти что уже и мертв! Крепка рука чужая да безжалостна — давит налицо, рот с носом затыкая, отчего в груди его будто огнем жжет. Хочется вдохнуть, да никак нельзя!

Замычал Яков, забился, руки чужие от лица отдирая. Да куда там!..

Вдруг кто-то, к самому уху его склонившись, молвил по-русски, хошь и слова коверкая:

— Молши... Не та убю!..

Да дабы показать, что не шутит, еще крепче лицо его сдавил. Затих Яков, покорился, отчего, ладонь от его лица отнявши, дали ему неведомые мучители воздуха дохнуть. И хоть был тот сперт да плесенью пах, показался он Якову слаще всякого меда!

Вздохнул он раз, другой да уж отбиваться не стал, боясь, что снова его, за непослушание, душить станут, жизни лишая. Затих покорно. Однако ж все равно ему в рот тряпку сунули, кою он закусил, речи через то лишившись, да на глаза повязку тугую повязали, хошь кругом и так черно было.

А как рот да глаза закрыли, вновь, поперек туловища перехватив, поволокли куда-то, так что ноги его по земле волочились. Куда только?.. Да разве поймешь, коли ничего не видно и ничего не слышно, только дыхание чужое.

Вот повернули.

Да еще раз.

Посыпалась на Якова сверху сухая земля...

Уж не знает он, чего подумать и чего ему ждать?

Коли ограбить хотели, так уж ограбили, вырвав мешок его с каменьями самоцветными.

Убить?.. Так чего же волокут-стараются, коль его и здесь зарезать да бросить можно? Али, прежде чем прибить, его пытать станут?.. Коли так, то увидит он в конце пути дыбу да плаху да, муки смертны приняв, сто раз пожалеет, что дали ему дохнуть, не задушив ране...

Тут свечой восковой запахло и теплом потянуло.

Встали.

Злодей, что его волок, что-то сказал по-персиянски.

Ему ответили. Да не мужской, а женский голос!

Отпустили Якова, отчего он, того не ожидая, наземь повалился. Хотел встать — да побоялся...

Опять зазвучали голоса. Зашуршали шаги, удаляясь. Да тут же другие, потише. Почуял Яков на лице дуновение легкое — будто кто-то над ним склонился.

И верно — склонился да сказал:

— Коли хочешь, чтобы изо рта тряпку вынули, то обещай, что кричать не станешь!

«А ведь то женщина сказала, да не по-персиянски, а по-русски! — подивился Яков. — Что за чудо такое?!»

Кивнул согласно.

Тут же тряпку у него вынули, хошь повязку с глаз и не сняли, оставили.

— Обещай, что выслушаешь меня! — сказал голос женский.

— Кто ты? — не удержался, спросил Яков.

— Жена шаха Надир Кули Хана, — ответила та да вздохнула.

— А русский отчего знаешь?

— Оттого, что батюшка мой и матушка моя на Руси жили, и сама я по рождению русская, — ответила жена шахская. — А ныне я в гареме живу, и коли ты мне, добрый человек, ныне не поможешь, то уж никто не доможет, и тогда пропадать мне!

А как сказала она, тут на лицо Якова горячим капнуло, будто был это воск с оплавленной свечи.