Успел!

Почуял, как тот задергался от боли на штыке, толкнул, потащил его в с сторону, разрывая рану. Но тот все ж таки смог выстрелить.

Горячая пуля ожгла Мишелю руку, пройдя мимо.

Выдернув из анархиста штык, он побежал дальше, переступив через чье-то тело. Слева, орудуя прикладом, латышский стрелок вдалбливал в паркет чью-то голову.

Вперед, вперед!

Мишель вновь, сделав выпад, ткнул кого-то штыком, да тот отбил его удар своей винтовкой. Мишель оказался открыт для встречного удара. Перехватился, попробовал прикрыться прикладом, да понял, что не успевает, что сейчас его пропорят штыком, всадив его ему в живот.

«Уж лучше бы в грудь, — мгновенно подумал он, — чтобы сразу! Ежели в живот, если кишки порежет, придется долго мучиться!»

Совсем рядом сверкнуло остро заточенное трехгранное лезвие...

Но тут сзади, из-за его спины, бахнул револьверный выстрел. И следом еще один! Анархист, отброшенный пулями, завалился на бок, выронил винтовку.

— Благодарю! — не оборачиваясь, на ходу крикнул Мишель. Кого он благодарил, кто ему только что жизнь спас, он так и не увидел — не до того было. Справа набежали матросы, начали стрелять из «маузеров». Кто-то позади Мишеля отчаянно вскрикнул — может быть, и его спаситель, коему теперь на то, чтобы себя уберечь, патронов в «нагане» не хватило!

Мишель ударил ближнего матроса прикладом по руке, вышибая «маузер». Тот заверещал, разжал руки. Следующий удар пришелся ему в лицо...

В дальнем углу какой-то в гражданском платье мальчишка, тоже, видно, анархист, дергал чеку из гранаты.

— Граната! — отчаянно прокричал кто-то.

К анархисту подскочили, схватили за руки, не давая разжать пальцы, и, подняв, как есть, вышвырнули его вместе с гранатой в разбитое окно.

Через несколько секунд уже там, внизу, прогремел взрыв.

И стало тихо.

Лишь слышно было, как по этажам разбегались солдаты, да редко бухали отдаленные выстрелы.

Все? Все!..

Более в зале, может, именно той, где Мишель с Мими танцевал, никого, кто бы оказывал сопротивление, не было. Солдаты, обшаривая углы, вытаскивали из них уцелевших, испуганных, побросавших оружие анархистов...

Мишель обессиленно упал в какое-то иссеченное пулями кресло. Всего его колотил озноб, руки и ноги мелко дрожали, да так, что ничем их не унять. Такое за ним и прежде, на фронте, водилось — как в атаку бежать, так был спокоен, а как кончалось все — будто истеричная барышня колотился!

— Да вы никак ранены! — подошел к нему кто-то из солдат.

Где?!

Да — верно!

По его руке густо стекала кровь. Видно, та пуля все-таки его зацепила, чего он по горячке боя не заметил. Солдат привычно оглядел, ощупал рану. Мишель, не сдержавшись, застонал.

— Пустячная рана, — вынес заключение солдат, доставая из кармана и разматывая бинт. — Главное — кость цела! Кабы пуля вершок правее прошла, так хужей было б!

Бинт быстро набухал кровью. В голове шумело, к горлу подступала тошнота.

Как же он теперь на глаза Анне покажется, расстраивался Мишель.

— Вы уж потерпите, — уговаривал его, будто маленького, солдат. — Вишь как в бою-то себя геройски показали! Кабы не вы, все мы могли там, на лестнице, полечь... Да теперь уж все позади...

Рука наливалась жгучей, пульсирующей болью, которая огнем растекалась по телу...

В двери возник неясный шум, и в залу ввалился кто-то большой в кожаной тужурке с огромным «маузером» в руке и еще одним на боку.

— Ага!.. Вон где вы спрятались! — зарокотал знакомый бас Валериана Христофоровича. — Вот вы тут, милостивый государь, прохлаждаетесь, а я меж тем собственноручно злодеев словил! Сашку-матроса и Макара тоже.