И верно, уже через день имя Мишеля выкликнули...

Ведь отказал ему князь Григорий Алексеич Голицын! Уж как ни просил он его, как ни молил о заступничестве, тот будто каменный был. Твердил лишь:

— Что ж вы делаете, друг мой разлюбезный Яков Карлович, ведь эдак-то всю политику меж Россией и Персией нарушить можно! Нельзя ж так, право слово! Разве возможно счастье свое составить на том, что целый народ в несчастье ввесть! Ведь не затем вас сюда государыня-императрица Елизавета Петровна посылала!

— Да разве желаю я несчастий стране моей и матушке-царице Елизавете Петровне? — отвечал Яков. — Ведь собой одним лишь я рискую!

— Так — да не так! — вздыхал князь. — Вы есть подданный Империи Российской, да не сами по себе, не купцом сюда прибыли, а при посольстве русском состоя! Сие значит, что вы лицо официальное, за проступки коего уж не одни вы, а все мы вину нести должны!

— Да разве что может случиться? — горячится, руками размахивая, Яков. — Коли удастся побег, а он непременно удастся, ежели вы мне в том поможете, — так никто ничего не узнает! А нет — мне одному ответ держать!

— Да откуда знать вам, да и мне тоже, как авантюра сия, вами затеянная, обернется? Ведь молоды вы еще и оттого в делах политических несмышлены! Ныне мы трудами превеликими — подарками да интригами — наладили с Персией мир и торговлю! Да только не все тому при дворе рады, есть средь визирей шахских недруги наши, что желают мир тот расстроить, отчего могут проступок ваш против интересов России обернуть! Как с тем быть?

Ведь не время теперь такие авантюры затевать, когда наша политика в Персии столь удачно складывается! Ныне Надир Кули Хан визиря своего Аббаса Абу-Али главным казначеем и хранителем шахской печати назначил, хоть знают все, что тот государыне нашей благоволит. Выходит, назначение сие не что иное, как добрый знак, что шах нам подает! А тут вдруг такая незадача случится!

Молчит Яков о том, что знает, кому визирь местом своим обязан! Ведь и ему в том числе! А князь знай его уговаривает:

— Отступитесь вы, бога ради, от затеи своей, коя грозит несчастьями неисчислимыми! Опомнитесь — право слово, опомнитесь, Яков Карлович, покуда не поздно! А коли упорствовать вы станете в заблуждении своем, я вас — ей-ей, прикажу под стражу взять да в Санкт-Петербург под конвоем сопроводить, аки преступника государственного! Зачем же вам, друг мой любезный, позор такой принимать!

Но нет, не внемлет князю Григорию Алексеичу Яков. Мнится ему, что тот лишь о себе теперь печется, за репутацию свою болея да опасаясь навлечь неудовольствие государыни Елизаветы Петровны на персону свою.

Да разве дело то! Разве стоит гнев матушки-царицы жизни русской?!

Горячится Яков:

— А коли так, коли отказываете мне, я сам, один с тем делом справиться сумею! Стыдно, Григорий Алексеич, за карьеры свои болеть, когда можно душу русскую спасти! Не по-божески то! Как хотите, но только деву ту, что в полон татарами уведена была, я теперь не брошу! То не каприз мой, а уж дело чести моей!

Да тут же, кивнув, из кабинета князя выбежал!

Хоть и понимал, что погорячился, что не сможет он один с делом таким справиться, и ума приложить не мог, к кому теперь за помощью идти...

Уж совсем было отчаялся!.. Да, остыв и всех в памяти перебрав, вспомнил вдруг про купца Николу, что алмазы ему по базарам искать помогал.

Вот кто про все здесь знает и сможет ему совет добрый дать!

Сыскал он Николу, да все ему как есть выложил.

Почесал тот бороду, пятерню в нее запустив, да вздохнул.

— Лихое дело задумал ты, барин, да шибко безнадежное! Ничего-то у тебя не выйдет! У шаха персиянского гонцы, что вмиг один на скакунах по всем пределам персиянским разъедутся, да всех, кого можно, о побеге вашем предупредят! И уж тогда на каждой версте по воину встанет и всяк персиянин, что вас заметит, обязан будет, под страхом смерти, о вас немедля донести!

И донесут, будьте в том уверены, дабы на кол не сесть и имущества своего не лишиться! Как вам от тысяч глаз, что вас повсюду выглядывать станут, спрятаться? Никак невозможно! Не отъехать вам от дворца шахского дале тридцати верст.