|
— Так вам известно об этом. — Известно, мсье Лебрун. Это, и еще другое. Мое любопытство публициста и писателя, вполне понятно, возросло. И я приложил усилия найти вас. Я хотел переговорить с вами по-дружески, надеясь, что мои слова послужат нам обоим на пользу. Лебрун сдвинул очки повыше к переносице, потер щеку, как бы пытаясь принять решение относительно этого чужака. Похоже, его зацепило, но настороженность его не отпускала. — Как я могу быть уверенным в том, что вы не лжете? — Относительно чего? — Будто вы виделись с Монти. Повсюду так много шарлатанов. Так как я могу быть уверенным? Да, в этом была сложность. — Не знаю, какое доказательство я могу вам предоставить, — сказал Ренделл. — Я видел Монти, мы говорили довольно долго — большинство из этого было бессмыслицей — и я ушел с… ну ладно, что я могу сказать? — Я должен быть уверен, что вы видели его, — невозмутимо повторил старик. — Но я же действительно видел его. Он даже дал мне… Совершенно неожиданно вспомнив о том, что он сунул в карман пиджака, покидая комнату профессора, Ренделл вынул листок бумаги и развернул его на столе. Он понятия не имел, что может данное обозначать для Лебруна, но это было единственное, что дал ему Монти. Ренделл толкнул рисунок в сторону француза. — Монти сделал этот рисунок для меня, эту вот пробитую копьем рыбу, и дал в качестве прощального подарка. Не знаю, обозначает ли это что-либо для вас, но он нарисовал это мне, отдал это мне. Это единственная вещь, которую я могу показать вам, мсье Лебрун. На Лебруна же рисунок, как могло показаться, оказал живительный эффект. Держа листок бумаги в нескольких дюймах от глаза — единственного глаза, только сейчас Ренделл заметил, что второй глаз старика был затянут пленкой катаракты — Лебрун изучил рисунок и вернул его Ренделлу. — Да, мне это знакомо. — Так вы удовлетворены? — Я удовлетворен тем, что этот рисунок я часто делал сам. — Вы? — воскликнул сбитый с толку Ренделл. — Рыба. Христианство. Копье. Смерть христианства. Мое желание, — коротко объяснил тот. — Я не удивлен, что Монти воспроизвел это. Его последнее воспоминание. Я предал христианство и Монти. Так что, смерть мне. Его желание. Вот так-то, если, конечно, это нарисовал он. — А кто еще мог знать об этом? — не отставал Ренделл. — Возможно, его дочь. — Она уже никогда не видела его душевно здоровым после вашей последней встречи с ним. Лебрун бросил на Ренделл сердитый взгляд. — Может и так. Если вы виделись с Монти, не вспоминал ли он обо мне или же о моей работе? Ренделл почувствовал себя беспомощным. — Нет, о вас он не говорил. А что касается вашей работы… Вы имеете в виду Евангелие от Иакова и Пергамент Петрония? Лебрун не ответил. Ренделл поспешил дальше: — Ему казалось, будто он сам Иаков, брат Иисуса. Он начал цитировать, слово в слово, по-английски, то, что было написано на арамейском языке в папирусе номер три, первой из страниц с записями. — Ренделл прервал свой рассказ, пытаясь вспомнить содержание пленки, которую он записал в Вилла Беллависта, и которую несколько раз прослушал сегодня днем. — Он даже заполнил отсутствующие в папирусе места. Лебрун проявил какой-то интерес. — И что же там было? — Когда Монти открыл Евангелие от Иакова, в папирусах было несколько дыр. |
