— Да, это маловероятно. Более реально попытаться пересечь границу, используя чью-то помощь за солидный куш.

— Товарищ полковник, Юдин слишком жаден, чтобы расстаться с золотом. Застрелив Тевлоева, он получил двадцать пять кило! Но как мы видим, ему этого мало показалось, он ещё двух женщин обокрал, хотя должен был вести себя ниже травы, тише воды. Вряд ли в заявлениях указано точное количество пропавших драгоценностей, официантки не подняли бы шума из-за мелочи. Официантки сегодня — это чуть ли не самая богатая категория граждан… Может быть, не стоит исключать вариант, при котором Юдин попытается проникнуть в финское посольство и будет просить политического убежища? Судя по имеющейся у нас информации, он в этом отношении мыслит узко. Однажды сделал какую-то мысленную зарубочку и придерживается её до сегодняшнего дня. У него на уме только Финляндия, и он уверен, что финны примут его с распростёртыми объятиями как потомка угро-финнов, и предоставят ему политическое убежище…

— Боже мой, до чего ж наивны представления некоторых людей! Политическое убежище!.. Ладно, чем чёрт не шутит! — полковник кивнул. — Ориентируйте на это ООДП. Пусть Бондарчук продумает план мероприятий по предотвращению проникновения в посольство и доложит нам о нём.

— Товарищ полковник, — Нагибин продолжал сидеть за столом, — не могли бы вы уделить мне ещё несколько минут? У меня приватное дело.

Макаров посмотрел на часы и сказал:

— Через пятнадцать минут я должен быть наверху, так что у вас максимум пять минут, Владимир Семёнович.

— Владлен Анатольевич, я хочу насчёт Николая Жукова поговорить.

Полковник молча посмотрел в лицо Нагибину.

— Вопрос щепетильный. Мне бы не хотелось, чтобы мои слова были неверно истолкованы, — Нагибин замолчал, выжидая.

— Продолжайте, Владимир Семёнович, я вас внимательно слушаю.

— Дело в том, что меня настораживают некоторые… моменты в его работе, в его стиле, если говорить точнее, особенно с того времени, как он перешёл на работу в действующем резерве в университет. Вы же знаете, что мы с Николаем друзья были. И я не хочу, чтобы эта информация пришла к вам от кого-то постороннего.

Начальник не сводил глаз с Нагибина:

— Владимир Семёнович, а что у вас произошло с Жуковым?

— Ничего.

— Вы сказали что вы были друзьями. Были друзьями. А теперь не друзья?

— Я просто оговорился, — заволновался Владимир.

— Это очень существенная оговорка.

— Я не хочу, чтобы кто-то скомпрометировал Николая. Я хочу по-товарищески…

— Вы поясните мне, о чём всё-таки речь.

— Видите ли, на мой взгляд, Николай иногда слишком снисходительно относится к людям, с которыми работает. Мне кажется, что он часто недооценивает серьёзности материалов, которые попадают к нему, — Владимир сделал паузу. — Я боюсь, что рано или поздно он допустит серьёзный просчёт.

Полковник Макаров незаметно вздохнул. Он давно привык, в силу своей деятельности, к разного рода доносительствам и подсиживаниям. В первых рядах доносчиков стояли, как ни странно, люди, считавшиеся носителями духовности — литераторы, художники, учёные. Большинство из них истово презирали друг друга, считая коллег бездарными хапугами и в то же время опасаясь, как бы эти бездари не обошли их. Бездари ненавидели и боялись себе подобных, поэтому прибегали к очернительству коллег, дабы усидеть, а то и продвинуться по служебной лестнице хотя бы за счёт политической благонадёжности.

«За всю историю человечества в мире не появилось ничего более жалкого и бесконечно противного, чем доносительство, в какой бы форме оно ни происходило», — Макаров горько усмехнулся.