Он пошел не к калитке, а зашагал по тропке, которая вела к плетню.

Выбравшись на улицу, Аввакум немного постоял, напряженно прислушиваясь. Он улавливал лишь шум да посвистывание ветра в плетнях и у безмолвных домишек. Припомнив, что бай Марко Крумов рассказывал ему про дом, где жил Боян Ичеренский, Аввакум сделал шагов двадцать в южном направлении и оказался в широком проулке, который огибал старую корчму и выходил на дорогу, ведущую в Луки. Отсчитав четыре дома с правой стороны, он приблизился к пятому. В этом доне за высокой кирпичной оградой жил Боян Ичеренский. По словам Марко Крумова, геолог один пользовался этим жилищем — хозяева его еще в минувшем году переселились в Мадан.

Подойдя к дому, Аввакум замер: у его ограды, словно бы выплыв из мрака или выскочив из-под земли, стояла автомашина. Вокруг разносился едва уловимый запах нагретых шин и бензина.

Аввакум крадучись приблизился к машине. Это был открытый четырехместный «виллис».

В кирпичной ограде зиял проем — человек, вышедший из «виллиса», оставил калитку открытой настежь.

«Опередили меня», — с горечью подумал Аввакум. В ту же секунду он шмыгнул во двор и увидел, что на верхнем этаже, опоясанном узеньким балкончиком, светилось окно.

Вспомнив про запах нагретой резины и бензина на улице, он подумал: «Этот приятель только что вошел сюда».

Все так же крадучись, он проскользнул к входной двери, слегка нажал на дверную ручку и выругался про себя: дверь оказалась запертой изнутри.

Он отступил на несколько шагов назад и от досады скрипнул зубами. Ногти впились в ладони, сердце, казалось, вот-вот разорвется. Но так продолжалось только одну-две секунды. Овладев собой, Аввакум сунул руку в бездонный карман плаща и извлек оттуда пятиметровую веревку со стальным крючком. Подбежав к балкончику, он забросил конец веревки вверх — крючок зацепился за тонкую планку перил. Аввакум снял ботинки, ухватился за веревку и, упираясь ногами в стену, взобрался на балкон. Пригнувшись, он подкрался к окну и заглянул в него.

Поистине это была ночь больших неожиданностей.

В комнате стояла Виктория Ичеренская, на ней была зеленая куртка, а выбеленные перекисью волосы покрывал платок. Она лихорадочно шарила в ящике кухонного стола. Вытащив оттуда кучу вилок и ножей, она швырнула их на пол и, засунув руку еще глубже, вынула оттуда большую серебряную чашу. Пододвинув стул, Ичеренская уселась возле стола и, поставив чашу на колени, затеяла какую-то странную возню. Похоже было, она чистила верхний край чаши. Но что она делала в действительности, Аввакум не мог видеть, так как Ичеренская сидела к нему вполоборота. Но вот она схватила со стола ручку и листок бумаги и, опуская ручку в какой-то маленький пузырек и все время поглядывая к себе на колени, написала несколько строк. Отшвырнув ручку и выплеснув содержимое пузырька на пол, она взяла карандаш и написала на том же листке еще несколько строк. Листок сунула в толстую книгу, лежавшую на столе, и снова принялась чистить верхний край чаши.

Все это длилось около пяти минут.

Затем Виктория Ичеренская встала, сняла с головы платок, расстелила его на полу и сложила в него разбросанные ножи и вилки. Сверху положила серебряную чашу. Завязав все это в узел, она сунула его в кожаную сумку, которую Аввакум только сейчас заметил на полу возле стола. Взяв сумку в левую руку, правой она потянулась к лампе.

В тот же миг Аввакум отскочил к перилам, перемахнул через них, повис на веревке и спрыгнул, сильно ударившись при этом о землю. Несмотря на острую боль в ступнях и щиколотках, он не задержался ни на секунду, а, перебежав двор, юркнул в калитку.