Это типа явное начало…

…и оно означает конец всего. Он тоже сложил эту мозаику. Они взяли чью-то голову. Приставили к другому телу. Потом разослали всем по электронке. Потом она покончила с собой.

За окном какой-то шум — птицы. Это стрижи. По вечерам они всегда шумят. Птицы, фигня какая. И вечер тоже фигня. Взяли ее голову. Приставили к другому телу. Разослали всем из адресной книги. А она покончила с собой.

Был вторник. Просто вторник. Магнус знает, что у него больше не будет «просто вторников». А ведь раньше это были просто дни недели, и все было как всегда. Сейчас невозможно представить, как это — «как всегда». Они шли по коридору, потом спускались по главной лестнице и снова шли по коридору как в самый обычный вторник. На нем была одежда, которую он надел утром. Какая-то одежда. Одежда и есть одежда, ничего больше — так было раньше. Он был в этих носках? Ну уж точно в этих самых брюках. И в этих ботинках. Ведь это школьные брюки и школьные ботинки… Это была просто шутка! Они все ржали, представляя, как будет прикольно. И он ржал. Он-то и открыл, так сказать, перед ними «дверь». Он до сих пор помнит мощный толчок двери класса, когда та пошла обратно. Они воспользовались новым сканером. Впрочем, это сумел бы и ребенок, даже на старой технике. Но те двое ни хрена не разбирались. У них бы ничего не вышло, если бы он не показал. Сначала они сканировали ее фотку. Потом ту вторую фотку. Потом перетащили ее голову к той картинке. И разослали jpeg по всем адресам. А потом пошла обычная жизнь — с ее заботами о шмотках, ботинках, со школьными коридорами, домом, днями недели, день за днем, неделя за неделей. И в один прекрасный день она покончила с собой.

Свет, что ли? Магнус моргает, глядя на плотно задернутую штору. Да, можно ее задернуть, но все остается там, прямо за шторой. Когда в комнате свет, ему кажется, что он под кайфом. Ноги не желают шевелиться. Руки будто в бетонных перчатках. Ну, раз свет, значит, скоро стемнеет. Взяли ее голову. Приставили к другому телу. Она покончила с собой.

Он садится, прижимает руки к животу. Бросает взгляд в сторону свет/тьмы. Далеко-далеко, словно глядя в широкий конец телескопа, он видит мальчика. Мальчик-с-пальчик. Он светится, словно отполированный. Мальчик в его школьном костюме. Руки у него длиннющие, как у паука. Говорит он писклявым голосом. Слова: ух ты, круто, грамотно, в натуре продвинуто. Взахлеб говорит о разных вещах. Словно это не фигня. Об интегралах, о том, как растут растения, как размножаются насекомые, как выглядит в разрезе глаз лягушки. Говорит о фильмах, компьютерах, двоичных файлах. О том, как делаются голограммы. Он и сам голограмма. Он создан с помощью лазера, линз, оптических штативов и специального стола, устойчивого к вибрации. Он — творение когерентного света. Вот и теперь он трещит об этом. Он говорит, что когерентный свет — это круто. Это стильно. Что в нем, в Мальчике, содержится вся информация о его форме, размере, степени яркости. Он болезненно самодоволен. Он в натуре суперпродвинут. Это только кажется, что он трехмерен. Он — лишь трехмерная проекция того, что на самом деле находится не здесь. А его самого здесь тоже нет. Гляньте, какой везунчик: во-первых, на самом деле он не существует. Повезло! Во-вторых, он такой маленький. Он может проскользнуть под дверью. Слинять через малюсенькую трещину в полу. В-третьих, он остался там, в прошлом. А настоящий Магнус — вот он, рослый, вполне заметный. Настоящий Магнус уж слишком здоровенный. Человек-гора, огромный, как кит на берегу, неуклюжий, как пьяный великан. Он смотрит на себя-«того»: писклявого, излучающего свет, карабкающегося по его собственной гигантской ноге, словно перед ним — горный пик, сулящий интересный опыт, приключение. Голограммный Мальчик понятия не имеет, кому принадлежит эта ножища. Он и представить себе не может таких чудовищных пропорций.