|
Щиты, эмблемы, драпировки сваливаются в кучи и спешно увозятся куда-то рабочими. При дневном свете особенно безобразно выделяются деревянные декорации, построенные на Михайловской площади. В грязной воде временных фонтанов, жить которым осталось только до вечера, плавают окурки, трамвайные билеты и прочий мусор… Жизнь опять входит в свою будничную колею. Над головами думских гласных вновь повисли все не разрешенные доселе дела и заботы, главная из которых: как латать бреши, проделанные празднествами в городской казне…
Конечно, юбилей — это хорошо, но есть и будни, такие мелкие, такие незначительные, что о них и говорить совестишься ввиду совершающихся торжеств. Между тем юбилей прошел, а незначительные и мелкие будни остались…» «Столичное зеркало», 20 мая 1953 года
* * * — Позвольте поинтересоваться, господин полковник, причиной вашего отсутствия на грешной земле в данный момент времени! — звонко раздалось над ухом, и Бежецкий, вздрогнув, очнулся от грез. Петрушка Трубецкой, подлец!.. Так и есть! Рядом, щегольски подбоченясь в седле, красовался поручик князь Трубецкой-второй собственной персоной, как всегда скаливший великолепные зубы. Еще бы не скалить зубы, когда на дворе погожий апрельский денек, причем солнышко жарит совсем по-майски, когда тебе двадцать три года, а проблем никаких, разве что всякого рода амурные делишки да небольшие карточные долги, которые все равно так или иначе платить не тебе, а родимому тятеньке Николаю Орестовичу, тоже в недалеком прошлом гвардейцу, хоть и служившему не в ее императорского величества лейб-гвардии Уланском полку, а в Кавалергардском и к тому же рангом повыше — ротмистром. А вот когда тебе уже тридцать семь, а на плечах кроме полковничьих эполет еще чертова прорва всяческих забот — от семейных до государственных, причем семейные и государственные сложно и прихотливо переплетаются, ненавязчиво перетекая друг в друга и плодя всевозможные промежуточные нюансы, то уже и солнышко как-то не так греет, и свежеиспеченный «под обстоятельство» княжеский титул «не в масть», и высочайшая благорасположенность… — Потрудитесь хотя бы на плацу обращаться к старшему по чину согласно уложениям воинского устава, поручик! Конечно, отбрил молокососа чересчур сухо и резко, но надо же в конце концов поставить на место этого титулованного недоросля. Развели, понимаешь, панибратство с командиром!.. «Не кипятись, полковник хренов! — тут же одернул Александра, досадливо поморщившегося, язвительный внутренний голос. — Забыл себя самого в подобном нежном возрасте? Да парнишка же перед тобой звездочкой новенькой красуется, недели ведь не носит, вот и егозит. Сам-то, помнишь?..» Конечно же все Бежецкий помнил и все понимал, и нелегко ему давалась роль сурового отца-командира, да еще после стольких лет совсем другой службы… И к Петрушке-Петеньке он сразу привязался: очень уж напоминал непосредственный и веселый поручик Володьку, канувшего, кажется, навеки в мутную потустороннюю бездну… Но не показывать же этого мальчишке, да еще перед всем полком! — Займите свое место в строю, поручик! — таким тоном и заморозить можно, но куда деваться… Поручик Трубецкой по-мальчишески поджал губы, обиженно, но четко козырнул и, лихо развернув своего Беллерофонта (как же, интересно знать, он его уменьшительно-ласкательно кличет, а? Белля? Фоня?..), делано невозмутимо неторопливой рысью направился к сине-красным шеренгам своего эскадрона, хотя по-мальчишески оттопыренные уши, топорщащиеся под крошечным синим четырехугольным кивером, лихо, по полковой моде, сдвинутым на затылок, предательски зарозовели. «Небось сейчас обдумывает формулу вызова „этого старого сухаря“, то есть меня, грешного, на дуэль, — насмешливо подумал Бежецкий, глядя ему вслед. |
