— Тебе известно что-нибудь о событиях Второй мировой войны и о холокосте, массовом уничтожении евреев? — поинтересовался я.

— Да-да, конечно, я знаю, и немало, — поспешно заверил он. — Но известие о том, что твои родители стали жертвами холокоста, ранило меня в самое сердце. И вопрос, который я собирался задать, утратил смысл. А спросить я хотел вот о чем: достаточно ли уважительно относишься ты к памяти своих родителей и позволит ли тебе вера потревожить их прах?

— Я чту их память, — заверил я. — И трепетно обращаюсь даже с их фотографиями. Я никогда не допущу, чтобы с ними случилось что-то, а если они все же пострадают или будут утрачены, я посчитаю это страшным грехом и оскорблением в адрес моих предков и моего народа в целом.

— Понятно, — кивнул Азриэль. — Именно это меня интересовало. Позволь показать тебе кое-что. Где мое пальто?

Он поднялся, отошел от очага, отыскал свое пальто и достал из внутреннего кармана маленький пластиковый пакет.

— Хорошая штука пластик, мне очень нравится.

— Согласен, — откликнулся я. — Изделия из него популярны во всем мире. Интересно, чем они понравились тебе?

Азриэль вернулся к огню, плюхнулся в кресло и открыл пакет.

— Тем, что помогают сохранять чистоту и свежесть.

Он протянул мне портрет человека, удивительно похожего на Грегори Белкина. Однако это был не Грегори Белкин. У незнакомца на портрете были длинные волосы и борода, а на голове — шляпа хасида. Это поразило меня, и я терялся в догадках.

Однако Азриэль не дал никаких пояснений.

— Я создан, чтобы убивать и разрушать, — заговорил он. — Ты, несомненно, помнишь красивое древнееврейское слово, стоящее перед множеством псалмов, оно еще обозначает мелодию, на которую следует напевать псалом, и переводится: «Не навреди».

Я задумался.

— Ну же, Джонатан! Ты знаешь это слово.

— Аль ташет, — произнес я. — Не навреди.

Азриэль улыбнулся, а глаза его наполнились слезами. Дрожащими руками он убрал портрет, положил пакет на маленькую скамеечку для ног, стоявшую между нашими креслами, — подальше от очага — и вновь устремил взгляд в огонь.

Меня обуревали противоречивые чувства, и я буквально лишился дара речи. Дело было не в том, что Азриэль заговорил о моих родителях, убитых нацистами в Польше. И не в том, что он упомянул о едва не претворенном в жизнь безумном замысле Грегори Белкина. И не в удивительной красоте моего собеседника, и не в том факте, что я сидел с духом и беседовал с ним, а… Впрочем, я и сам не знаю, что стало причиной такого состояния моей души.

Мне отчего-то вспомнился Иван из «Братьев Карамазовых».

«Неужели все это снится мне? — мелькнула в голове мысль. — Неужели на самом деле я умираю в холодной комнате заснеженного домика и перед смертью меня посетило видение?»

Быть может, в те минуты мне только казалось, что я разговариваю с этим красивым черноволосым юношей, похожим на вырезанные в камне изображения царей, привезенные из Месопотамии в Британский музей? Лица этих царей лишены хитрости и коварства, свойственных египетским фараонам, но темные волосы, обрамляющие их лбы и щеки, выглядят невероятно сексуально и будоражат воображение, заставляя думать, что волосы, растущие вокруг их гениталий, столь же густы и прекрасны. Не могу объяснить, что на меня нашло.

Мне было не отвести глаз от Азриэля. Он медленно повернулся, и на долю секунды меня охватил страх. Впервые за время нашего общения. И вызвало его прежде всего это необычное движение головой. Азриэль уставился на меня и словно читал мои мысли, угадывал кипевшие в груди чувства, проникал в самое сердце… Мне трудно объяснить, что именно я чувствовал в его взгляде.