Меня снова положили на носилки. Слегка покачиваясь, машина «скорой помощи» тронулась с места. Я увидел над собой лицо молодого врача, почувствовал, как наполняются кислородом легкие, и закрыл глаза.

«Все ли я сделал? — мучительно думал я. — Удалось ли мне предотвратить катастрофу?»

В конце концов, сорвав кислородную маску, я потребовал соединить меня с теми, кто может помешать наемникам Храма исполнить задуманное. Мне дали телефон.

«Это вирус лихорадки Эбола, — начал объяснять я, даже не поинтересовавшись, с кем именно говорю, — смесь старых и новых его разновидностей, способная убить человека в течение пяти минут. Вирус хранится в канистрах и вместе с газом доставлен в страны Азии, Ближнего Востока, Африки — всюду, где обосновался Храм. Смертельная смесь есть на кораблях, в готовых к вылету самолетах и вертолетах. Привлеките на свою сторону всех здравомыслящих приверженцев Храма. Девяносто девять процентов из них ни о чем не подозревают. Убедите их, скажите, что они не должны подчиняться своим лидерам, что их лидеры — преступники, которых необходимо уничтожить. Везде. Причем сделать это надо как можно быстрее, пока не случилась катастрофа. Торопитесь! Они готовят массовое убийство!»

Сознание оставило меня, однако я продолжал говорить и бороться с болью. Человеческое тело пребывало на грани смерти, и это меня радовало. Но полностью ли я исполнил то, что мне предназначено?

Я очнулся в палате интенсивной терапии. Вокруг толпились люди, и среди них я увидел ребе — его белоснежную бороду и слезы в старческих глазах. Рядом стояла Сара, жена Натана.

«Скажи им, что мои слова — правда, — заговорил я на идише. — Подтверди, что я твой внук Грегори, а мертвое тело принадлежит самозванцу. Ты должен. Он устроил так, чтобы Натана опознали как его самого. Заяви хотя бы, что я твой любимый внук. У меня темнеет в глазах. Мысли путаются. Мне кажется, я умираю».

Совсем близко от себя я увидел лицо Сары.

«Натан?» — неуверенным шепотом произнесла она.

Я сделал ей знак наклониться поближе, к самым моим губам.

«Натана больше нет, — сказал я. — Натан у Господа. Я собственными глазами видел, как он воссоединился с дорогими его сердцу людьми. Не бойся. Тебе не надо бояться. Я постараюсь, сколько смогу, сохранять жизнь в этом теле. Помоги мне».

Сара разрыдалась и, судорожно всхлипывая, принялась гладить меня по лбу.

«Мы теряем его! Все вон!» — скомандовал чей-то голос.

Мир потускнел. Все вокруг виделось как в тумане. Меня охватило такое умиротворение, какое я испытал, только поднимаясь к свету, воспоминание о котором еще жило в памяти. Темнота перед глазами стала гуще, а потом рассеялась, и я почувствовал, что меня куда-то везут.

Когда мы поднимались в лифте, мрак снова сгустился, и рядом возникла неясная фигура. Я не сразу понял, кто это, пока не услышал слова, шепотом произнесенные по-гречески: «Любить — значит понимать и ценить…»

Чернота окутала меня непроницаемым покрывалом, но, если память мне не изменяет, я не утратил способности мыслить.

«Появится ли передо мной лестница? — думал я. — Неужели нет? Разве я не заслужил?»

А потом все исчезло.

Я вновь пришел в себя в палате интенсивной терапии. От стоявших возле кровати приборов ко мне тянулось множество трубок. Вокруг суетились медсестры, а чуть поодаль, ожидая возможности поговорить со мной, стояли весьма высокопоставленные люди: командующие армиями и главы государств.

Я чувствовал, что боль притупилась, но язык слушался плохо. Сомнений не осталось: отныне я смертен! И должен пребывать в этом теле — только тогда они захотят со мной говорить.